Печать

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
1 час 1 день 1 неделя 1 месяц Навсегда

[Одинец]

С любопытством смотрю на прозрачную жидкость в рюмке. Почему-то в детстве представляла себе водку чем-то сверхъестественно горьким. Во всяком случае, взрослые ее пили при мне с таким отвращением на лице, как будто бы заливали себе внутрь жгучую микстуру. Но вот теперь, наверное, и мое время пришло. Восемнадцать лет, подумала я, совершеннолетняя. Пора, значит. Зажмурилась. Как и положено, одним глотком выпила чудодейственный напиток. Хм, странно. И чего это взрослые морщатся все время. Ну, немножко щипит, конечно, но не до такой же степени, чтобы лицо кривить.

Всегда удивлялся. как люди пьют, морщатся, кряхтат, и какие-то жалкие 40%. Может, потому что залпом? Я вот спокойно пью и 70%, но по чуточку, мелкими глоточками, смакуя...

Это называется, после трех рюмок потянуло на героические подвиги. Хороша водичка! И кто это там говорил, что ничего особенного?

"Как садились за столы дубовые добры молодцы да красны девицы. Да как с третьего стакана молодцы стали красными, а девицы добрыми..." (С)
А рассказы хороши, особенно про Дракона.

[Шаня]

Аня

пусть будут тут, мои цветы, они для тебя.
это моё настроение сегодня к тебе.

[Анюта]

.                                                   Косточкой подавилась
                                                   

      . После школы я должна была ехать на тренировку. Поэтому в столовой ела очень быстро, боялась опоздать. Однажды на обед давали рыбу. Я торопилась и подавилась косточкой. На тренировку поехала с больным горлом. Очень расстроилась. А когда зашла в раздевалку, расплакалась даже.     
     В раздевалке была Света. Она не ушла. Села рядом со мной.
- Почему ты плачешь? – обняла меня.
Всхлипываю.
- Горло болит. Рыбу в школе поела, – шею напрягла, пытаясь проглотить эту ужасную кость в горле. – Косточка не глотается.
Руками шею обхватила.
- Анюта, ну что ты, не плач. – Света погладила меня по голове.
- Я же не смогу ничего делать, -  объясняю сквозь слезы. - Владимир Васильевич ругаться станет.
- Анюта. Кто же тебя станет ругать, если у тебя горло болит?
- Скажет мне, зачем я рыбу съела? - Совестно, что меня  жалеют. Стыдно, расплакалась зачем-то.
 - А может быть, ты косточкой просто горло поранила. Вот и болит.  Не бойся, ранка  заживет.
 Слезы вытираю. С благодарностью смотрю на Свету. Переодеваюсь
 
   В центре зала  стоит Владимир Васильевич. Знаю, что он меня ждет. Надо учить новые элементы, надо очень много работать.
Подхожу к нему, виноватая:
  - Владимир Васильевич, у меня горло болит, я костью в школе подавилась!
 - Как? Как это костью подавилась! – занервничал тренер – А ну-ка, Аня, горло покажи!
Я открываю рот.
 -  Горло болит?
-   Да, болит!
-   А что ты ела? Мороженое!!!
-   Нет, рыбу ела.
-  А мороженое точно не ела?
-  Нет, я  в столовой спешила и косточкой подавилась, а теперь глотать не могу.
-  А зачем, Аня, ты в столовой  спешила? Рыбу так есть нельзя! – раздраженный. – Ай, ай, ай, и что же мы будем с тобой делать?
Виновато опускаю голову.
   
    А я все время тороплюсь. Я не умею по-другому. Потому что у меня фамилия такая  – Торопцева.  Даже если не опаздываю никуда, все равно тороплюсь. В школу приезжаю без пятнадцати восемь. Еще здание закрыто,  еще директор не пришел, а я уже возле дверей, брожу туда-сюда с портфелем, как привидение. Жду. К восьми приходит завуч или директор с ключами. Роется в сумке,  вытягивая будто за удочку, эти огромные ключи… дребезжит…  Однажды хулиганы запихали в замок какую-то грязь, то ли щепки, то ли бумагу. Директор ничего не понимает. Суетится. Возле школы толпа. Все ждут -  школьники, учителя. До звонка пять минут, а дверь не открывается  -  ключ  в замке заел. Какое счастье! Брожу себе с портфелем в сторонке, колдую потихоньку:  хоть бы не открыли, хоть бы не открыли! Раздается приглушено звонок на урок.
    - Директор домой разрешил, дверь не открывается! – пробежал шестиклашка, размахивая портфелем.
   -   Урра! - гаркнула толпа.
  Ай, как не хорошо! – директор недоволен. Хулиганов найти надо, наказать, чтобы впредь неповадно было. И в милицию сообщить. И с родителями поговорить! Неслыханное дело, сорвать у школы целый рабочий день!
     Вот оно, настоящее счастье! Иду себе домой, неторопливо, не спеша. Со знанием выполненного долга. Природу созерцаю, пейзаж городской.  А люди мимо меня торопятся, бегут, летят, опоздать боятся.  В метро на эскалаторе толпа народу. Изможденные, помятые какие-то все, хмурые. В электричке в сторону центра давка.
   А в мою сторону, зато, ни одного человека! Сижу, в окошко гляжу. Любуюсь красотой московского метрополитена. 
   Свобода! Целых четыре часа - ни уроков тебе, ни контрольных… ни гимнастического зала.
   
   Я же все время тороплюсь. Меня даже девчонки в спортзале Торопыгой называют.
На Проспекте мира из электрички выбегаю и спринтером по лестнице через две ступеньки, чтобы всех обогнать. В метро толкучку терпеть не могу. Идут, переваливаются в этих шубах, неуклюжие все, толстые.  И не протиснешься,  и не прорвешься, не пропускает никто. Мол, если мы идем, так и ты тоже иди. Ишь, чего захотела - вперед убежать. Не получится, девочка. Мы, мол, тоже спешим, нам тоже, мол, больше всех надо. Ну, так мы же не наглеем.  Ты зачем это, девочка, локтями пихаешься? Не хорошо, девочка, так себя вести. Маленькая, а уже  наглая такая! Вы только посмотрите на нее, а?

 - Аня,  ты сегодня сможешь  заниматься? – Владимиру Васильевичу не хочется верить, что  из-за горла сорвана тренировка. Будто бы он сейчас спросит, а я скажу, что у меня уже ничего не болит.
  Виновато пожимаю плечами.
- Хорошо, Владимир Васильевич, я попробую.
- Иди, Аня,  попробуй, - кивает  в сторону брусьев.
Иду на брусья. Неуверенно залезаю на снаряд. Горло, конечно, болит. И мне хочется втянуть голову в плечи, чтобы хоть немножко не болело. Начинаю упражнение: подъем разгибом, мах в стойку, большой оборот…  Сссс,  болит! Спрыгиваю со снаряда, горло обхватила.
  Какая уж тут тренировка! Одно сплошное мучение.  Владимир Васильевич все понимает. Ничего не поделаешь. Горло, действительно, болит.
 Отпускает меня домой, чтобы лечилась.

    На следующий день мама вызвала врача, потому что у меня поднялась температура. А врач  осмотрела меня и сказала, что это никакая не косточка, а самая настоящая ангина. Две недели я провалялась в постели. Рыбу, называется,  поела!

[Анюта]

                                                                Живи пока

Глава 1. Шум надоел

Женщина вчера умерла в доме напротив. Сын ее, Серега, парень одиннадцати лет, переехал к бабке, на время, на лето. Пока его отчим  не сделает в квартире ремонт. Так и сказал: «Иди, живи у бабки. Я буду делать ремонт. Потом придешь».
Серега ничего не взял. Так и пришел в грязных штанах и футболке. Бабка приняла молча. Сказала: «Живи пока». Серега сел на диван, включил видик. Полдня смотрел боевик. Потом надоело. Бабка куда-то ушла. Серега поплелся на кухню, съел сырую сосиску. По квартире шататься стал. В ящики заглядывает. Но бабка теперь подозрительная. От него все прячет. Серега в семь лет украл у нее триста рублей для матери. Мать не стала орать. Деньги были нужны. От бабки скрыла. Только бабка все равно догадалась, прибежала на следующий день, устроила скандал. Серега помнит,  как бабка и мать друг на друга орали. Бабка хотела надрать ему уши, а мать на бабку кидалась.
При матери было шумное время. Скандалы и пьянки. А теперь тишина. Серега тишину слушает. Ходит по улице, глядит куда-то, как будто не верит, как будто ждет, что сейчас за поворотом шум появится.
Мать умерла, будто и не заметил. Родственница однажды говорит ему: «Мамку-то жалко как!» Серега будто не понимает, улыбается, растерянно плечами жмет. Родственница удивляется: «Бесчувственный какой-то».
Сереге шум надоел. Вокруг машины, люди, а он ходит по улице и тишине удивляется.

Бабка у Сереги больная. От нее пахнет таблетками. Еда, которую она готовит, пахнет лекарствами. Серега противно есть бабкин борщ. Парень бежит на улицу. Бабка ворчит: «Ничего, голод не тетка. Захочется, прибежишь». Серега молча хлопает дверью. Он вообще молчаливый. Потому что с ним никто не разговаривал. Отца не помнит. Мать или орала, или пила, отчим молчит. Серега боится отчима.
Больше всего Серега любит гонять на велике.  Соседка дала на время свой велосипед. Пришла и сказала: «Бери и катайся. А вечером привози». Серега рад, конечно. Гоняет на велике целыми днями по тишине. Не привык еще к ней.
Однажды случайно завернул к своему дому, где отчим  квартиру ремонтирует. Зачем-то остановился у подъезда. По-привычке. Слез с велика и стоит. Маленький такой. И девяти лет не дашь. Стоит и о чем-то думает. Вдруг дверь подъезда открывается и выбегает черная дворняга. Это Барс, Юлина собака. Серега крикнуть хочет. Позвать громко, как раньше звал. Но почему-то не решается, молчит. Про себя только произносит, чтобы никто не слышал: «Баыс, пыивет!» Серега «р» не выговаривает.
Потом Юлька выходит. Ей двадцать лет. Серега робко улыбается. Он любит Юльку. Когда-то считал ее своей сестрой. Потому что она с ним занималась: учила читать, писать, кормила картошкой. Он у Юльки сидел целыми днями, когда мать пила, когда еще отчима не было. А потом почему-то ее мать запретила ему приходить. Однажды он прибежал, а дверь открыла злая тетя Марина и закричала: «Не приходи больше! Нет Юльки». Серега не мог понять, почему его  не пускают к сестре.
Потом они долго  не виделись. Только разговаривали  по телефону. Юлька объяснила тогда,  что она не сестра, а соседка, и что видеться с ним часто не сможет…
А теперь вот встретились у подъезда. Юлька растерялась, не ожидала.  Серега испуганно смотрит ей в глаза, а девушка недоверчиво на него. Потом говорит напряженно:
- Как ты вырос! Большущий стал. Не узнать. Как дела, Сереж?
Парень чувствует что-то в Юлькином голосе, голову опускает, говорит отрывисто:
- Ноымально.
- Чего делаешь-то сейчас? Гуляешь?
- Угу, - Серега не понимает, почему он стал стесняться Юльку. Смотрит на нее робко, мечтает, чтобы она опять стала его сестрой.
- Ну, как у вас дела? Как отчим?
- Ноымально. У него тыи машины.
Юлька молчит:
- Может, нужно чего?- лезет в карман. – На, на мороженое… Ну, я тебе как-нибудь позвоню. Мне сказали, ты у бабки теперь?
Серега радостно:
- Ага, у нее видик есть. Я его смотрю.
Юлька как-то странно улыбается. Сереге почему-то стыдно.
Девушка уходит, исчезает в подъезде. Серега бредет по дороге мимо автобусной остановки.
Там Валька стоит, парень с первого этажа. Он старше Сереги на два года. Раньше они с ним были врагами. Валька обозвал его мать пьяницей. Ну, Серега и полез.
Ростом Валька небольшой. Не растет, потому что курит. Мать не знает, что Валька курит. Только ходит по квартире, да охает, почему ее сыночек не растет.
Валька на остановке клянчит сигареты, Серегу увидел, кричит: «Эй, Серый, сюда давай». Раньше Серега бы и не заметил Вальку, а теперь съежился, подъехал:
- Серый, дай сигарету.
Тот угрюмо:
- Быосил уже.
Валька свысока глазеет на велик. У Сереги красная Кама.
Валька небрежно:
- Твой?
- Не, покататься дали.
- А, - парень отворачивается, следит за пешеходом, кричит:
- Сигаретки не будет?
Человек сердито трясет головой,  ругается. Валька поворачивается к Сереге:
- А у меня горный. Мать купила. Ну, я пошел, - Валька будто нарочно перебегает дорогу перед  белой волгой.
Уже одиннадцатый час. Серега садится на велек, едет домой, есть бабкин борщ.



Глава 2.  На пруду Джамгаровка

Конец августа. Кроме мальчишек на пруду уже никто не купается. На берегу молчат рыбаки. При мне еще ни разу не поймали даже самой маленькой рыбки.
Я гуляю на пруду Джамгаровка почти каждый день. Люблю стоять на мосту, облокотившись о перилла, наблюдать за стайкой мальков, которые на поверхности воды находят какой-то невидимый для меня корм, будто  питаются пылинками. Мимо проходят люди, неторопливые, спокойные, оторванные хотя бы на час от грохота и лязга убегающих улиц.

Однажды на пруду случайно встретила Сережку, парня двенадцати лет. Маленький, лысый и худой, он бродил по пояс в воде, как маятник, с сигаретой в зубах. Его друг Витька в воду не лез, хотя и разделся. Сидя на корточках, он разводил костер, наблюдая за Сережкой и размышляя, залезать ему или нет. Витьке не хотелось продрогнуть тем более только из-за того, чтобы пять минут покрасоваться перед прохожими. Но главное, перед Сашкой, парнем четырнадцати лет, который сидел на корточках в джинсах, куртке и кроссовках.
Сережка был похож на продрогшего суслика, который хорохорился, пытаясь делать вид, что ему совсем не холодно. Мне было грустно смотреть на него, хотя я невольно улыбнулась, когда две бабки, увидев Сережку, воскликнули: «Ох, боже ты мой! Вы только посмотрите! В такой воде, да еще и с сигаретой!» Это было, действительно, странное зрелище, особенно для тех, кто уже распрощался с летом, надев куртку и осенние ботинки.
Я не хотела, чтобы Сережка видел меня. Было тяжело возвращаться в прошлое. Вспоминать о том, что когда-то пыталась чем-то помочь. Приглашала домой, угощала конфетами, давала кататься на велосипеде. Но романтическую дурь из головы восемнадцатилетней девушки выбил немедленно ее отец, который был не расположен, терпеть сердобольные выходки своей дочери. Отец тогда кричал: «Да ты пойми, ребенку нужна нормальная семья. Никакие друзья и знакомые ему не помогут. Сколько ему лет? Одиннадцать!!! Да ты знаешь, что это за возраст? Это он сегодня добренький. А завтра ради любопытства пойдет и кокнет кого-нибудь. Я же знаю таких. Запрещаю! Слышишь, за-пре-ща-ю! Мне лишние проблемы не нужны!»
Сережка все-таки меня увидел, смутился, торопливо вышел из воды, не зная можно ли подойти ко мне или уже нельзя. Я махнула ему рукой, крикнула как старому знакомому:
- Как водичка, Сереж?
Тот смущенно пожал плечами. Ничего не говоря Витьке и не отвечая на вопросы другого парня, торопливо и нерешительно подошел ко мне, будто боялся, что я сейчас исчезну или убегу.
Сережку я не видела два года, с того самого момента, как он переехал с отчимом в другой район. Бабка, старая и больная, конечно, не собиралась возиться с внуком. Она так и не простила ему свои триста рублей.
В подъезде Сережку стали бояться после того, как он однажды с четвертого этажа  скинул по глупости бутылку. Она упала на голову четырехлетнему мальчику Пете, который потом пролежал в больнице две недели. Среди соседей ходили слухи, что если Петя даже и выживет, то непременно останется дурачком. Петя дурачком не стал. Через неделю вышел из больницы, а еще через два дня копошился, румяный, с другими детишками в песочнице. Что же касается Сережки, то после этого происшествия он уже не имел право быть таким же обыкновенным и хорошим мальчиком, как все остальные. От него стали шарахаться и взрослые, и дети, будто кролики от серого волка.
Но, слава Богу, все это тоже прошло. Сережка живет с отчимом, учится в шестом классе. В свободное время работает – продает на дорогах запчасти. Откуда их берет, неизвестно. Может, и ворует.
Курить Сережка начал в семь лет. Хотя несколько раз бросал. Сейчас опять курит. И шатается по району с Витькой. Витька хитрый. Видно по глазам. А Сережка не хитрый. Он простой, неуверенный и робкий. Я смотрю ему в глаза и спрашиваю:
- Как лето провел, Сереж?
Он плечами пожимает, отвечает смущенно:
-Ноымально, в лагейе.
-Понравилось?
Кивает.
- А был на Олимпиаде? Возили вас на Олимпиаду?
- ? – не понимает, о чем это я.
- Ну, Олимпиада юношеская в Москве была. Туда возили бесплатно всех из районных лагерей. А вас разве не возили?
- Нет, не возили,- Сережка качает головой и улыбается, и спрашивает вдруг про велосипед. Помнит, как я ему когда-то давала кататься. А он даже в дождь катался. Приезжал потом чумазый с ног до головы.
 Я тоже помню, улыбаюсь, машу рукой, делаю вид, что говорю правду: мол, будто бы велосипед давно сломался. Заднее колесо сдувается, а руль перекосился. И я на нем  давно уже не катаюсь. Меня вдруг пугает мысль, что Сережка может, как тогда, опять заявиться и попросить велосипед. Я говорю торопливо:
- Ну, мне пора, Сереж. Еще увидимся, хорошо? -  я чувствую, что теперь боюсь его так же, как и все. Как и все остальные люди вокруг.

[Анюта]

Владимир Васильевич

     Владимир Васильевич был похож на одинокую птицу. Вытянутое, худощавое лицо, тонкий с орлиной горбинкой нос,  опущенные, как у Пьеро, кончики губ, застывшие в гримасе. Законсервированный в невидимой колбе в определенном возрасте и в определенном состоянии души, Владимир Васильевич бродил по залу, взглядом упираясь  как будто в глубину  сознания. Девочки  побаивались смотреть на него.  Что-то отталкивало   в  лице: то ли  старческие морщины, то ли этот отрешенный, тяжелый взгляд. Света рассказывала, что она даже заплакала от страха, когда ее первый раз подвели к Владимиру Васильевичу.  Она мечтала заниматься у Разумовских.  Но те  объяснили родителям, что  девочка у них  способная,  но, к сожалению, не подходит по возрасту.
       Разумовские считались ведущими тренерами в ЦСКА. Их гимнастки входили в сборную страны. Кто же из девочек в ЦСКА не мечтал заниматься у Разумовских?

   Владимир Васильевич не любил беспорядка. Разбросанные там и сям маты и кубики, очевидно, раздражали его упорядоченный внутренний мир. Перед тренировкой Владимир Васильевич, по обыкновению,  приводил в порядок гимнастический зал. (Как в сказке Маленький принц свою любимую планету). Кубики  катил на ребре, ставил кирпичиками  у стены. Маты укладывал один на другой, ровными слоями, с геометрической точностью, сторона к стороне, углы к углам.  И любовался, как Бог, проделанной работой. Созерцая  успокоенной душой геометрическое безмолвие гимнастического зала.


  «Владимир Васильевич, а сколько Вам лет? А когда у Вас день рождение? Ну, скажите, ну, пожалуйста, ну, Владимир Васильевич!» - Малыши прилипали, как мухи и радовались чему-то. -  «Мы Вас  будем с днем рождения поздравлять. Подарки дарить. Ну, пожалуйста, ну скажите».  «Нечего меня поздравлять», - отмахивается смущенный тренер, делая вид, что ему, якобы,  тоже весело.  – «Нет у меня никакого дня рождения.  И не было никогда!». « Такого не может быть!» -  шумели  возмущенные  девочки. - «Владимир Васильевич, Вы же тоже, как и мы,   родились когда-то. Вот я, например, лопотала Светка, пятого февраля, а  Наташа  десятого марта.  Вы  же всегда   поздравляете нас, вот и мы Вас тоже хотим  поздравлять. Ну, Владимир Васильевич!».
     Владимир Васильевич не замечал, как девочки, уже  болтали ножками у него на голове, заговаривая  глупыми вопросами.
  «А! Все понятно теперь! -  не унималась Светка, - У Вас, наверное, 29 февраля день рождения.  Вот  Вы поэтому и молчите, стесняетесь. Это же обидно как, чтобы один раз да в четыре года! Не расстраивайтесь! Мы  Вас тогда будем 28 февраля поздравлять. Нет, лучше первого марта! Хорошо, Владимир Васильевич?
А сколько же Вам лет, ну, все-таки, ну сколько?  Наверное, сто? Нет, наверное, сто пятьдесят? Ха-ха! Теперь мы все про Вас знаем, Владимир Васильевич! Ух, ты сто пятьдесят лет! Это же надо так!»
      Детская колготня доводила до белого каления. «А ну, быстро на снаряды, нахалки такие-сякие!» шикал на обнаглевшую малышню в выпученными глазами,  проснувшийся вулкан.   И ходил потом по залу, бубнил себе  под нос разное. А девочки врассыпную, залетали, как воробьи,  на брусья и на бревно. Ниже травы, тише воды. Чувствуя испуганно, палку-то перегнули!
   Если  тренер не умеет  держать дистанцию, глупо руками размахивать после драки. Попробовали бы девочки так разговаривать с Разумовскими?  У Разумовских  гимнастки с утра до вечера пахали на снарядах.  Вопросы к тренеру задавали  в том случае, если не получался элемент, или если что-то болело. А вот с днем рождения  поздравляли. И на другие праздники дарили цветы и подарки.
   Девочки у Разумовских занимали на соревнованиях призовые места, а гимнастки у Владимира Васильевича обычно тянулись в хвосте. Муратова, Олимпийская чемпионка,  терпеть не могла Владимира Васильевича.  Владимир Васильевич, кстати, тоже не выносил  Муратову. Она  занижала его девочкам оценки на вольных упражнениях. Муратова ненавидела неудачников и  вышагивала по залу, будто бы королевна со своей невидимой королевской свитой.
   
       «Тсс, Владимир Васильевич идет. Анька, скорее сюда!» -  Светка спряталась за дверь и потащила подругу. «Свет, а может не надо, а Свет, он же ругаться станет!»  Мне было  удивительно, что можно  играть с тренером. Наталья Александровна в Динамо такого девочкам никогда не позволяла. «Не станет, Анют! Вот увидишь! Весело будет!  Я вчера также спряталась. И он, знаешь, как смеялся!»
    Стоим со Светкой за дверью. Притихли. От страха даже забурлило в животе. Смотрим в щелку, как Владимир Васильевич оглядывает маленький зал. Светка на ухо: «Анька  к яме бежим». Нырнули мигом в поролоновую яму и закопались под самый батут. Сидим, как кроты в норе, вдыхая поролоновую пыль. Светка хихикает.  «Теперь точно не найдет. Вот увидишь. Поищет, поищет. Посмотрит, что никто не пришел, кого тренировать-то? Некого! И уйдет домой. А мы с тобой, Анютка, еще на батуте побесимся», - толкает подругу, - «Не бойся, Анютка!»

      И вот тут-то началось! Гром и молнии на наши  глупые головы. В эти секунды пожалела сто раз, что  послушалась Светку. Недавно   только в новый зал,  к новому тренеру перешла и так опозориться!
    То ли Владимиру Васильевичу кто-то из тренеров сказал, то ли сам догадался. Только вдруг откуда ни возьмись  в своем синем костюме, как зашипит в поролоновую яму: «А ну вылезайте, говнюшки этакие! Засранки! Хамье! Негодяйки!» - Выпучил глаза. Искривился весь, руками размахивает.
     Выползли со Светкой из поролона. Стоим перед тренером,  партизаны на эшафоте, глаза опустили.
«А ну, быстро признавайтесь, кто первый начал? Кто кого подговорил? А ну, немедленно признавайтесь, - тормошит за плечо то меня, то Светку. – Выгоню!  Из зала погоню, нахалки, хамье, никакой больше гимнастики!  Недостойны, вы больше заниматься гимнастикой! Гимнастки липовые!»
    Боже мой! Думала,   от стыда провалюсь!  Слава Богу,  Владимир Васильевич не кричал на весь зал. Не позорил перед другими. Вот Лиана, например,  с девочками  не церемонилась. Орала так, что  даже уши закладывало. Нет, Владимир Васильевич не орал. Но шипел,  страшно шипел, как кошка, которой вдруг наступили на хвост.

    Выгнал нас, конечно, со Светкой из зала. Сидим в раздевалке. Уж и не знаем теперь, что делать, дальше сидеть или домой собираться. И родителям что теперь говорить. Все, мол, мама и папа, выгнали, мол, Вашу дочку из гимнастики! Позорище!
    Так и сидели, сопливые,  в окно глазели. Пока тренер  не постучал. Проворчал, проскрипел по-стариковски:  «Тренироваться, мол, надо, а не в раздевалке сидеть. А ну,  быстро на ОФП, я кому говорю!»  Побежали. Как матросики, по канату карабкались, потягивались, отжимались. Готовые, казалось, десять часов в зале пропахать, лишь бы тренер из гимнастики не выгнал.

   Владимир Васильевич ходил-бродил по залу, обиженный на весь белый свет.
   Странный он был все-таки. То смеялся, позволял нам выпендриваться, нести всякую чепуху, то вдруг ни с того, ни с сего, шипел.  Аж, до косточек продирало это его шипение.
   А со стороны, посмотришь -  добрый старичок, не кричит, не ругается, стоит себе возле окна, детишек тренирует.
   «Добренький!» -  фыркала Светка. – «Лучше бы о хореографе позаботился. А то, как роботы - три притопа, два прихлопа. Ненавижу!»
  «Смотри, Анька, наш старичок обедать пошел! Извольте откушать, добренький наш! Идите, идите, можете вообще не возвращаться!»
  «О, вернулся, легок на помине. С клетчатым платочком. Фу, не мог в раздевалке  вытереться! Приятного аппетита, Владимир Васильевич!».
   «Хоть бы у него электричка застряла что ли. И не лень  же ему  тащиться  из Одинцова. Фу, какой же он все-таки противный!»
 
   В конце тренировки Владимир Васильевич провел на всякий случай назидательную беседу.
  «Посмотрите  на девочек  Натальи Викторовны Разумовской? Какие они скромные и трудолюбивые. Заходят в зал,  к каждому тренеру подойдут, поздороваются. А как на снарядах  работают!   Вот на кого надо смотреть! Вот на кого надо равняться! Вы поняли меня?»
«Мы поняли, Владимир Васильевич! Мы постараемся. Спасибо, до свидания, Владимир Васильевич».
И побежали быстренько домой. А Владимир Васильевич  на электричке в Одинцово.

     И вот представляешь себя, как стучит эта его  электричка. И  сидит возле окна Владимир Васильевич, для безопасности, в  капюшоне, как в трубе. Ни вправо, ни  влево, не посмотреть, не оглянуться. Будто бы  шоры на глазах, как у лошади. Куртка – Аляска, модный когда-то фасон, удивляла своим капюшоном. Люди в ней смотрелись жутковато, особенно вечерами, будто бы монстрики  гуляют по улицам без лица. Лицо-то оно есть, конечно, где-то там, внутри трубы. Но его не видно, человек закрыт, замурован в куртке, застрахован от этого жуткого, непредсказуемого внешнего мира.
      И будто бы не принимал Владимир Васильевич этот внешний мир. Не принимал и не понимал  его непредсказуемой жестокости.

[Анюта]

Ватутинки

На сборы в спортивный лагерь Ватутинки поехала впервые. Мама не знала, как меня собирать. И упаковала на все случаи жизни. Дождь пойдет - резиновые сапоги. На ветер – куртку и штаны с начесом. И даже зонтик уложила. «Мама, куда ты мне столько вещей кладешь? Ребята смеяться будут». «Ничего! Твои ребята переживут. А я без резиновых сапог тебя не отпущу». Бесполезно было спорить. И я с ужасом смотрела, как мама эту гору вещей утрамбовывала в чемодан.
Возле ворот спорткомплекса ЦСКА стояли девчонки и Сашка Михайлов. Радовался, наверное, что налегке поедет. Да увидел мой чемодан и вздохнул. Единственный юноша гимнаст у Владимира Васильевича. И навесили на него мой неподъемный чемодан. Успокоенные, папа и мама уплыли по рабочим делам в сторону метрополитена. А Сашка потащил поклажу к автобусной остановке.
Бодренько и деловито подкатил автобус. Спортсмены покидали сумки на пол, расселись по местам. Сашка в наушниках мурлыкал себе что-то под нос, а мы с девчонками играли в паутинку.
Ватутинки – Паутинки. Между пальцами путала нитку. Запутала, как Светка научила, за ниточку тянула, чтобы распутать. Не правильно запутаешь, застрянет ниточка на пальце, а надо, чтобы соскользнула! Чтобы фокус получился. Хитрая паутинка будто играет со мной и не хочет распутываться. Не получается. А Светка показывает мне вдруг жука из бисера
«Смотри, какой жук! Сама сплела. Как настоящий», - Светка рукодельница. И я такого же хочу!
За окном автобуса проплывали поля и леса. А мы со Светкой пропустили всю подмосковную красоту. Доехали до Ватутинок с паутинками и жуками.


Сидим на лавочке возле корпуса. Светка махнула рукой: «Видишь, вон тот козырек – это спортивный зал, а рядом столовая. А за воротами – стадион». И убежала куда-то с девчонками: «Анька, сумки посторожи!»
Я думала, что буду грустить о маме. Но мне не было грустно. Возле клумбы увидела вдруг рогатого жука и проводила его почтительно до первого цветка. Темно-оранжевые бархотки пестрели плотной семейкой. Я села на корточки. Нежные бутоны, будто котята, уткнулись в мои ладони.
Вернулись девчонки. Тренер дал им ключи от номера и сказал заходить в корпус. И я пошла за девчонками в номер распаковывать чемодан.
Напротив нас поселили Владимира Васильевича. Светка ворчала «Черт! Не могли, что ли, его на другом этаже поселить? Вот будет теперь маячить по коридору. Мало нам одного спортивного зала! Никакого отдыха теперь не будет»
Наш номер был трехместным. Светка приказала у окна кровать не занимать. Почему-то считалось, что у окна самое лучшее место. Ольга Щеглова пожала плечами. Сделала вид, что ей все равно.
Я заняла свободную кровать, распаковала чемодан, забила тумбочку вещами. Спросила у девчонок, когда надо идти в зал. Девчонки объяснили, что в день приезда тренировок не бывает. Скоро обед, и тихий час, а потом отдыхай и гуляй до вечера. Я люблю свободное время. Это очень хороший день, подумала я. Села на кровать и стала читать. Взяла на сборы любимую книжку «Робинзон Крузо». Девчонки тоже стали читать.
Робинзон Крузо мой любимый герой. Ни одного предложения не пропускала в книжке. В каждую мелочь вникала, будто бы жила вместе с Робинзоном на острове. И вместе с ним таскала бревна, что-то строила, мастерила, готовила. Вот она, настоящая жизнь, думала я, и так зачитывалась порой, что не хотела возвращаться в наши скучные будни. Вот бы и мне с Робинзоном пожить, вот бы и мне тоже найти какой-нибудь остров.
«Ань, ты почему губами шевелишь?» - Светка наблюдала, удивленная, как я читаю. А я и не чувствовала, что губами шевелю. Я не хотела говорить, что только в третьем классе научилась бегло читать и что «Робинзон Крузо» это была моя первая толстая книжка. Я постаралась больше не шевелить губами. И убежала опять к Робинзону в его сказочный мир.


«Тук – туктук – тук!» Позывные тренера не перепутаешь. Особый стиль стука, будто возникающий из недр коридора в самый неподходящий момент. Бррр!
Светка проворчала в постели: «Встали уже!»
Девчонки сонные, вышли на первую утреннюю пробежку. После ночного дождичка выползли миллионы червяков и заняли территорию стадиона. Ольга брезгливо встала на мысочки. – девочки, а я по червякам бегать не умею!» «Тренеру скажи, - буркнула Светка. – Чего стоите-то! Червяков не видели!» «Видели, конечно! – ныла Ольга – Только еще не топтали в таком количестве!» «Принцесса! Бежим, давай!». Светка бежала напролом, со знанием дела давила дождевых червей. А мы с Ольгой семенили все-таки на мысочках, отыскивая свободные островки. Когда под ногами скрипели бедные червяки, подпрыгивали брезгливо, будто наступали на змею.
Светка первая пробежала три круга, и теперь наблюдала ехидно за нашей пляской.
Из корпуса вышел Владимир Васильевич. Светка, как старшая, подошла к тренеру и сообщила, что пробежали три круга. Тренер кивнул. Утренняя пробежка лежала полностью на нашей совести. Могли, например, схалтурить и не бегать, и нырнуть за земляникой в лес. Но Светка, как назло, любила бегать даже по червякам.
Через час после завтрака - первая тренировка. Привычная рабочая тренировка: разминка, упражнения на снарядах, ОФП. На сложных элементах клали маты. На дорожке и брусьях тренер страховал. Мне было приятно учить новые элементы. Когда удавался сложный элемент, всю меня переполняла удивительная радость. Будто взлетала куда-то, на какую-то сказочную высоту, не чувствуя страха. В конце тренировки я почти не уставала. Я удивляла Владимира Васильевича своей силой. Я выжимала двенадцать спичагов подряд и по канату без помощи ног могла залезть несколько раз без остановки. Светка поджимала губы, злилась, когда тренер меня хвалил. Смотрела на меня из-под лобья.
Я не понимала, в чем перед ней провинилась. И почему Светка вдруг перестала разговаривать со мной. «Она завидует, - объяснила Ольга. Она же старше тебя, но здесь в Ватутинках тренер занимается больше с тобой, а не с ней». А я не хотела ни с кем ссориться.
Светка больше не покажет мне своего жука.

В соседнем корпусе жили ребята, которые занимались конным спортом. Они сушили на подоконниках попоны и седла. В лагере ходили слухи, что какой-то Сережка на днях упал с лошади и лежит в больнице с травмой позвоночника. Девочки рассказывали, что в прошлом году ребята катали их на лошадях, а Сережка был самый замечательный и самый лучший среди всех.
Светка все-таки не выдержала и как бы случайно заглянула к ребятам в номер.
«Девчонки! Нас кататься позвали! – сияла Светка и качала головой. - Сережка упал с Черныша. Теперь к Чернышу, говорят, никого не подпускают. Даже конюхи от него шарахаются».
Я никогда еще не сидела на лошади! И даже боялась об этом подумать. Нет, лучше не буду думать. А вдруг не получиться. Или тренер не разрешит. Или лошадей не хватит. Весь лагерь уже, по-моему, на конюшню собирается.
Конюшня и манеж располагались в соседнем лесочке. Шли гуськом по тропинке за какой-то девчонкой. И вышли на полянку. Лошади стояли, привязанные, возле забора.
Щипали травку.
Светка не растерялась. На рыжую кобылу показала уверенно. «А это лошадь – моя!» Девчонки быстренько выбрали себе лошадей. Я и подумать еще не успела, а лошадей всех разобрали. Ольга толкнула в бок: «Анька, рот не разевай! Так и останешься возле забора!»
Покаталась, называется. Голову опустила, чтобы не расплакаться окончательно.
С конюшни вывели вороного жеребца. Нехотя, будто удивленно, вышагивал за конюхом, щурился и фыркал. Думал как будто: надоели вы мне тут все, противные люди.
«Девочка, ты будешь кататься?»
«Спрашиваете тоже. Зачем я, скажите, возле забора стою?»
Ух, ты! Высокий какой! Самый высокий! Едва до седла достаю!
Конюх поддержал, и я вскарабкалась на коня. «Держись за гриву». Уздечки не дал. Попытался подвести жеребца к остальным. А тот уперся, длинную шею к земле наклонил и, знай себе, травку жует. «Вот молодец», - думаю я. Неудобно сидеть, если честно. Соскальзываю. Еще немного, и, кажется, скачусь по гриве, как по горке. «Ну, что же ты, красавчик! Ну, давай же, ну пожалуйста. Хороший конь. Умничка!»
Конюх ударил жеребца по морде.
«Надоели со своим прокатом, - фыркнул будто бы конь. – Ладно, пойду, так и быть», - и вразвалочку - коронной походкой - поплелся за остальными.
Из конюшни выскочил вдруг усатый мужчина, да так закричал, аж мурашки поползли: «Кто посмел на Черныша посадить! Тупые ваши головы! Вы что же творите! Николай, мозги твои куриные! Немедленно уведите Черныша! Немедленно! Я кому говорю!»
Это был тренер. И он был, конечно, прав. И, если бы Черныш взбрыкнул, летела бы я, как мячик на землю. В гимнастике нас учили правильно падать. Только, правда, не с лошадей.
С Черныша меня сняли. Вздохнула. Мало покаталась. Зато хвасталась теперь перед девчонками, что я единственная из них сидела на самом опасном жеребце.


Владимир Васильевич нас никуда не отпускал одних. И на речку ходил с нами, и в лес.
Речка Десна, извилистая подмосковные речушка, протекала, как и положено было ей, через поля и леса. И все, кому очень хотелось, купались в Десне, и люди, и собаки, и лошади. А птицы летали в небесах, кричали себе что-то, а звери в лесу сидели по укромным уголкам, берегли себя и своих детенышей от белого света, от врагов и от людей.
Идем по тропинке в сторону Десны вдоль колючего поля. Соломенные рулоны застыли на беговых дорожка , будто бы ждали отмашки судьи – ветра, чтобы покатиться в далекую даль до финишного горизонта.
Пришли. Покидали вещи на бережок, разделись быстренько и, спасаясь от жары, плюхнулись в речку.
Владимир Васильевич никогда не купался и даже не раздевался. Мы барахтались в воде, а он сидел на покрывале, смотрел куда-то вдаль, будто бы о чем-то думал. И ворчал, иногда. «Вылезайте, мол, уже. Вода грязная. Нечего купаться». А как же не купаться-то, если жарища такая. Девчонки наперегонки переплывали речку. Смеялись и брызгали друг друга. А я возле берега по-собачьи бултыхалась у камышей.
«Ну, все, все, довольно! Вылезайте уже. Еще заразу какую-нибудь подхватите», - нервничал тренер.
Откуда-то вдруг появились ребята на лошадях, спрыгнули, завели лошадей в воду и стали мыть. Я вышла из воды, укуталась в полотенце. Стучала зубами и смотрела, как моют лошадей. Красота-то какая! Лошади стояли в речке по самую шейку, смотрели в небо и фыркали, а ребята щетками чистили их блестящие спины.
«Безобразие! – прошипел Владимир Васильевич. – А ну, пошлите уже отсюда. Нечего тут купаться. Видите теперь, какая вода грязная!»
И мы пошли обратно. А лошади стояли в воде, сверкая серебряными спинами в лучах заходящего солнца.
А на обратном пути повстречался нам голый мужик. Он был пьяный и снимал трусы на виду у всех. Мы как раз шли гуськом мимо него. Я первая, а тренер последний. Светке не повезло. Она шла перед тренером. Владимир Васильевич ей прямо в ухо зашипел: «Куда смотришь, дура, отвернись!»
Такой был хороший день. Надо было все испортить. Какой-то пьяный трусы снимал, а мы почему-то виноваты! Светка обиделась. Захлопнула в номере дверь, села на кровать и уткнулась в книжку.

Спортивный лагерь и пионерский – как небо и земля. В пионерском лагере не заставляют напрягаться, качаться, отжиматься, пахать по две тренировки в день. Но все-таки лучше, по-моему, пробежать по стадиону десять кругов, чем вышагивать в глупом отряде и распевать, как баран, эти глупые пионерские песни. В пионерском лагере – тихий час – обязаловка. Хочешь ты спать или не хочешь, вожатому не интересно. Положено после обеда лежать в постели, значит раздевайся без вопросов, и ложись, и закрывай глаза. Лежи два часа а, если не хочется спать, смотри в потолок. В спортивном лагере вожатых нет. Тренер для ребят в одном лице и мама, и папа, и пионервожатый. После первой тренировки и после обеда засыпаешь, как убитый, самостоятельно и без лишних напоминаний.
В пионерском лагере все время тебя куда-то ведут, все по расписанию, как в аптеке. Перед бассейном врачи горло проверяют, если не дай Бог, красноватое, или гланды увеличенные, не видать тебе бассейна всю смену, и будешь сидеть и смотреть на других. Несправедливость! А у меня, извините, от природы гланды увеличены. Никого не интересует, что у тебя там в горле от природы. И не мешай, девочка, врачу выполнять его профессиональные обязанности. По территории не гуляй, цветы не рви, за забор не выходи.
В спортивном лагере никто не водит тебя за руку. Отработала в зале, молодец, иди на улицу. Ты самостоятельный человек. И сама решаешь, что лучше - гулять после тренировки на территории или отдыхать в номере.
Вечерами с девчонками играли в волейбол, или настольный теннис, или гуляли по стадиону. Родителям звонила, конечно, чтобы не переживали. Возле телефонной будки толпились девчонки. Приходилось стоять эту глупую очередь.
Кружков и дискотеки в спортивном лагере не было. Но тренера организовывали нам спортивные мероприятия: эстафеты, подвижные игр, конкурсы. Принимали участие все, кто хотел: гимнасты, пловцы, легкоатлеты. Сегодня, к примеру, была эстафета. А вчера бежали по лесу. Светка заняла третье место, и ей выдали грамоту. Я тоже бежала. Но осталась без грамоты. Если честно, бегать не очень-то люблю.
За пределы лагеря, конечно, тебя никто не отпустил бы одну. Для того и сидел возле ворот охранник. В лес ходили только с тренером. Ольга умела искать грибы. Однажды сорвала огромный белый гриб. Порезала его на кусочки и засушила на подоконнике. У меня и у Светки попадались почему-то одни сыроежки. Мы отдавали их Ольге и они сушились на подоконнике вместе с белыми грибами.


В последний день августа тренера и старшие ребята организовали прощальный костер. Возле футбольного поля вбили кол, набросали хвороста, а когда стемнело, облили керосином и подожгли. Пламя взлетело до небес, рвалось и трепыхалось, как будто тысячи красно-оранжевых флажков шелестели на ветру.
Ребята включили музыку. И возле костра устроили дискотеку. Ольга и Светка были уже взрослыми, они танцевали с мальчиками. А меня никто не пригласил. Я не расстроилась. Подумала, что когда-нибудь тоже буду так танцевать. Села на лавочку и стала смотреть на костер.
Костер полыхал в темноте, скрежетал ветвями, боролся яростно и страстно, выталкивая пламя. Своенравное, дикое пламя. Ах, как же хотелось ему разгореться, выскочить, перелететь это глупое футбольное поле туда, где темнели деревья. Ах, как же хотелось ему разгуляться, похвалиться, показать изумленному человеку свою дикую, первобытную мощь. Своенравный костер, будто огненный мустанг, пойманный человеком, брыкался в загоне, хмурился и топтал, непокорно, обугленные ветви, облизывал их огненным языком, высекая копытами искры.
Костер обжигал мне лицо и руки. Я отодвинулась, чтобы не было больно, чтобы чувствовать только тепло и наслаждаться прекрасной огненной пляской.
Ребята подбросили оставшийся хворост. И я смотрела, как догорает костер. Потух неожиданно, съежился вдруг, огненными червячками извивался внутри угольков. Ребята принесли ведро воды и залили костер. Стало холодно и темно. Закончился праздник.

Ватутинки провожали ребят. Спортсмены закидывали в багажник сумки, рассаживались по автобусам. Стало тихо на стадионе. Опустели Ватутинки.
Катили автобусы через поля и леса, по широкому шоссе, и по тихой дороге. Перед нами лежала Москва под лучами осеннего солнца.

[Шаня]

Ватутинки

Анюта  привет!!!!
вспомнила  тебя  недавно,
прочитала  твой отзыв  на Прозе,  и было ощущение, что ты  добежала  до меня, прижала  к  себе, и крепко обняла.
как  при встрече, так,  как  только умеешь ты.

Шанечка, привет! Удивительный белый стих! Твой душа взрослеет и все же остается такой же чистой и открытой для добра. Ты удивительный человек и всё, к чему-то ты прикасаешься, становится прекрасным!) Читая твои рассказы и чувствуя твое состояние, я вдруг для себя осознаю, что, наверное, когда-нибудь человечество признает новый вид искусства в нашем мире, это искусство быть человеком, это искусство создавать и творить добро разными тропами: через слово, фотографию, медитацию, звуки, через свою отношение к миру. И вот ты и твои друзья будете первопроходцами в этом искусстве. А мир, реальный, грязный, измученный мир, не видит уже света, не видит ничего кроме денег и власти.

С тепло, Анна

Я тебе  благодарна,  за  теплоту  твоей  души,  и твое  чуткое  отношение.
Каждый  раз, когда  читаю тебя, вижу  твои глаза,  большие и удивительные, как  будто смотрю в  озера, а  там..
там  весь мир.

Читаю  твой  рассказ,  уже не первый раз.
Читаю, и оказываюсь там, и чувствую пальцами ниточку, в душе  боль,
и в  теле  надрыв, чувствую настроения и то что ты  переживала,
а  написано так, что надолго хочется  замолчать и еще  вслушиваешься  в  то, что остается  после..
после  прочтения.

Ты  умеешь писать так, что оказываешься  внутри потока.. как  будто плывешь по реке,  тихо, светло, просто, и глубоко.
От того, чувство, что будто плывешь, и хочется  плыть и слушать, касаясь душой  пережитого.
Трогая  сердцем, и воспринимая  нутром.
Ты  умеешь передать пережитое,  с  чувством  благодарности, чтобы  там  не происходило.
Благодарности  и с  чувством  уважения  к  Жизни.
К такой, какая  она есть,  пойти в  туда, увидеть себя  ту, посидеть там  рядом.. и улыбнуться.

Не  пропадай, прошу тебя.
Когда  будет время, приходи, обязательно, пожалуйста.
светлость в  тебе, безграничная, душевность и теплота настоящие!!!!
Обнимаю тебя,  и рада  тебе всем  что есть!!!!

[Анюта]

Шаня, я знала что здесь тебя услышу.  Как птицу, которая спряталась в своем лесу. На прозу ты заходишь так редко! )
И удивительно то, что ты обо мне вспомнила 18 ноября. Это же мой день рождения. )
Не всегда я умею так писать, как ты говоришь. ) Я прихожу к строке иногда через какое-то мучение. Да были строчки и стихи, которые писались на одном дыхании. Но чаще все-таки я пишу, как будто мешки таскаю. Нет, я не говорю, что мне тяжело писать. Если я понимаю, что мне интересно, тогда даже тяжесть этого труда, мне только в радость. И как бы я не хотела не писать, все равно, я возвращаюсь к своим строчкам, что-то переделываю, исправляю. Потому что всегда что-то в тексте не нравиться. Этот рассказ я написала лет пять назад, но не выкладывала, так как чувствовала, что нужно редактировать, что где-то недоделка. И  только сейчас мне его удалось отредактировать. ) И я рада, потому что когда что-то получается написать хорошо, всегда в душе чувствую радость.

[Анюта]

Я чувствую себя  коллекционером. Коллекционирую свои собственные рассказы. Так как понимаю, что на писательском  поприще я денег не заработаю. ) И все же я не могу забыть те строчки, которые я в своей жизни написала. Но я и не хочу о них забывать, так как эти строчки были рождены в моем сердце. Они несут добро и свет.
 И каждое произведение должно иметь  какую-то ценность. Вот так я коллекционирую свои произведения. Отбираю их, сама оцениваю, рассматриваю  со всех сторон, будто бы какую-то находку. Критикую, отбраковываю.

[Анюта]

Художественный текст - это не критическая статья. Художественный текст - это кусочек жизни, который автор подглядел и запечатлел на бумаге. Ты пишешь через себя, но не о себе. Когда я о чем-то хочу написать, описать какую-то ситуацию, я понимаю, что не имею право вставать на чью-либо сторону. То есть хвалить одних и ругать других персонажей. Я пытаюсь понять то, что я вижу или увидела, или пережила. Нельзя говорить в рассказе, что вот этот человек плохой, а этот хороших.  Мне кажется, следует стремиться к тому, чтобы создать образ как можно более яркий и выпуклый.  Чувство благодарности и уважения к жизни, должно ощущаться в каждом слове, но не явно, а как бы между строк, как дыхание. Между строк бывает свое наполнение. Когда пишешь, чувствуешь пространство между строк, между словами. Это пространство, бывало, окрашенным какими-то образами, звуками, цветами. Пространство между строк, это не пустота. Художественное произведение, как айсберг. На поверхности видна только верхушка айсберга, а под ним целые тонны льда.
Это мои ощущение, мои выводы. И я не могу об этом забыть, если уже однажды почувствовала.

[Анюта]

О природе

Листья падают, не чувствуя боли. Но никто не думает о смерти. Умершие листья, закрывая собой заплаканную землю, остужают ее холодными телами. Но никто не думает о смерти. Великодушная природа! Ты одарила человека способностью созерцать. Человек созерцает великую тайну - чередование времен бытия, чередование жизни и смерти!
О мудрейшая из мудрых! Ты одарила человека частичкой бессмертия!

[Анюта]

Обед молчания

Я принимаю молчание как истину. Я записываю у себя в душе закон - молчи. Не только мысли твои, не только уста твои, но и душа - молчи. Не смей произносить ни единого слова против.
Теперь, именно теперь – молчи!
Люди, близкие мне, кричат – молчи!
Я буду молчать. Я внушаю себе – молчи!
Ты слышишь. Молчи!
Мои слова преступны.
Бог, не имеющий границ во вселенной, через уста людей повелевает – молчи!
Не смея ослушаться его, опускаю голову на грудь… Ни единого слова не сказано мной ни устами, ни мыслью, ни душой…Это обет молчания!
Я не вижу тебя. Мои глаза закрыты, будто веки срослись. Кто-нибудь рядом, кто-нибудь слышит меня?
Я дала обет молчания! Кожа порами видит. Яркий свет. В кожу бьется через поры. До самой сути. Пропуская себя через клетки тела. Проникая властно в недра его. Он увидел меня. Будто рассказал мне самой о том, кто я, откуда пришла, и отнял меня у меня же самой: тебе ничего не нужно…
Хорошо! – ни душой, ни мыслью, ни устами, порами кожи сказала, будто выплеснула в ответ.

Люди добрые! Люди мудрые! Вы танцуете по ветру, беззаботно и легко, как полевые цветы. Счастливые люди!
Почему же я не танцую вместе с вами? Почему же не радуюсь, глядя на небо раскрытыми лепестками?
И Солнце, и Ветер, и Земля! Кто я? Крупица рожденная, воссозданная вами в едином стремлении, лучами огня и потоками ветра!
Великое Солнце! В чертоги с поклоном и просьбой пришла я! Крупица! Прими же крупицу огня, о Великое Солнце. Служить поклянусь я по чести. Тебе. Для Тебя. Не щадя живота! Не гони же крупицу.
Великое Солнце. Мечтаю твоими лучами ласкать и лелеять И петь о любви. Тебя воспевать я мечтаю…
Могучие Ветры! В чертоги небес привела меня воля. Возьмите меня, как частицу потока, как бури частицу.
Могучие Ветры! Я вами дышу. Я дышу. Моря и равнины, и реки, и степи - я вами дышу. Потоки воды выдыхаю с небес. Росой омывая бутоны, и стебли, и травы.
Родная Земля! В чертоги с поклоном спустилась к тебе! Я крупица твоя! Одари же меня добротой, обними же меня, приласкай. Чтобы в муках любви возрождалась бы я, узнавая себя в лепестках, и траве, чтобы в каждом бутоне цвела и росла.
О, родная земля! Воспеваю тебя!

Поле, усыпанное цветами, беззаботные травы… Вы танцуете и поете, счастливые дети! И Ветер, и Солнце, и Земля играют в вашу честь. …И я частица ваша. Как распустившийся бутон, улыбаюсь лепестками в небо!

Я дала обет молчания. Мои ноги идут по земле. Они не чувствуют боли. Легки мои ноги, будто парят над землей. Я очищаю свою душу от слов.
Я дала обет молчания. Моя душа чиста. Я не спешу говорить. Так птица летает над землей, окутанная небесами и не спешит возвращаться на землю.
Я дала обет молчания. Целебная сила его в глубине. Скрываюсь от внешнего мира в глубинах души, следы оставляю на ощупь – к источнику света.
Я дала обет молчания! Я внушаю себе – молчи! Словесную ношу откинь. Пустые слова – это дым. Целебный источник души бессловесен!
Я дала обет молчания! Пространство времени и воли ощущаю порами души. Я оставила слова. Вокруг источника души – словесный хаос. Одни слова, слова!
Я дала обет молчания! Словесная материя мертва. Порами души дышу я, прорастая ветвями света ввысь!

[Анюта]

Манна небесная

Парили по небу снежинки упрямо.
Качались по ветру, как волосы девы.
Скользили по веткам, листву провожая
Прохладным касаньем до самой земли.

Как будто небесная манна спадала.
Ткала день и ночь покрывало забвенья.
Живые луга превращая в равнину
Из вечного льда и тяжелого снега.

Избитой природы заслуженный отдых.
Израненной почвы покой на столетья.
Дороги не вспомнит потерянный путник,
Игрою стихии настигнутый в поле.

[Анюта]

Экспериментаторы

Подъем разгибом, оборот в стойку. Спрыгиваю на мат. Вторая попытка. Подъем разгибом, перелет на верхнюю жердь. Спрыгиваю. Разминка перед комбинацией. Отрабатываю отдельные элементы.
Тренер бродит в стороне неизменно со своей поролоновой куклой. Серое, искаженное от боли лицо. Возле плеча придерживает аппликатор Кузнецова. Ворчит, бубнит себе что-то. И лучше бы не знать, что он там себе бубнит.
Стою возле брусьев, как цапля. Одной ногой опираюсь о колено – любимая поза. Мажу руки магнезией и залезаю на снаряд. Делаю вид, что я сосредоточена. Понимаю, что в таком состоянии я не смогу хорошо отработать на брусьях.
Владимир Васильевич не подходит. Я прекрасно чувствую, что виновата.
- Это из-за тебя, говнюшка, у меня рука разболелась, - так и сказал. Подошел ко мне и сказал, а потом опять стал бродить по залу и шипеть себе что-то под нос.

Неделю назад умудрилась сорвать на брусьях мозоль. Тренер погнал на весы. Поправилась почти на килограмм! Рассвирепел, орал, что я сорвала тренировку. Кто виноват? В зеркало стыдно смотреть. Щеки, как у хрюшки.

Не люблю зеркала. Глаза опускаю. Передо мною стоит неизменно неказистый утенок в бордовом купальнике. Мое отражение. Я не желаю смотреть на него. Это обманщик. В его стране кривые зеркала. А я совсем не такая. И лучше я буду закрывать глаза и проходить мимо, чтобы больше не встречаться с ним.

- А почему твой тренер все время в одном костюме ходит? – неожиданный вопрос. Это Лерка свой нос сует, куда ни следует. Откуда я знаю, почему? Я и не думала об этом. Кому какое дело? - Странный какой-то он? А что это у него за кукла такая? – стою, растерянная, от этих глупых вопросов. - А почему он только тебя одну тренирует? Ты особенная что ли?

Стою, хмурая, перед магнезницей, готовлюсь на снаряд.
- Что эта нахалка говорила про меня? – из-за спины появляется вдруг тренер. В ярости, размахивая передо мной поролоновой куклой. - Да как она посмела! Негодяйка! Ах, негодяйка! - Владимир Васильевич видел, как я общалась и как расстроилась.
- Я запрещаю тебе разговаривать с девочками. Ты все поняла? Это не подружки. Они плохие девочки. Ничему хорошему они тебя не научат. Пришла в раздевалку, поздоровалась. И достаточно. Переодевайся и заходи в зал. Ты пришла на тренировку. Это и только это для тебя должно быть главным. Ты поняла меня?
- Да, я поняла, - киваю тренеру, сосредоточенно направляюсь к снаряду. Начинаю комбинацию: подъем разгибом, мах в стойку, оборот в стойку. Каждый элемент четко, без остановок, с полной отдачей. Перелет на верхнюю жердь. Подъем разгибом, мах, большой оборот, перелет Ткачева, подъем разгибом, мах, большой оборот. Натянутая в струнку, иду на соскок – двойное сальто прогнувшись. Не в доскок - руками коснулась мата. Но, в целом, комбинацию отработала хорошо. Тренер доволен. Успокаивается немного. Неизменно на поролоновой кукле начинает объяснять мне мои ошибки и недочеты.

Гуттаперчевая кукла, вырезанная из куска поролона, способная выполнять по повелению тренера самые сложные элементы - первоклассный гимнаст.
Владимир Васильевич немногословен. Кукла – молчаливый ассистент - объяснит за него своим поролоновым телом все, что требуется. Я внимательно слежу за движениями рук тренера и за поролоновой куклой, впитывая глазами то, что обязана буду исправить, исполняя тот или иной элемент. Странная, молчаливая беседа на уровне ощущений, образов. На тренировках я почти не говорю. Говорит мое тело языком гимнастических элементов. Я прекрасно понимаю тренера. А все остальное – то, что лежит за пределами моего тела - я не чувствую. Я почти разучилась говорить. Ловлю себя на мысли, что мне трудно общаться. Я разучилась выражать свои мысли с помощью слов.

Отработала на брусьях. Перехожу на опорный прыжок. Подбираю разбег. Устанавливаю мостик на нужной разметке.
На опорном прыжке я мечтаю разучить новый элемент. Двойное сальто вперед. Это элемент из мужской гимнастики. Я не помню, чтобы из девочек его кто-то выполнял. На опорном прыжке у меня мощный толчок. Я взлетаю над снарядом настолько высоко, что приземляюсь на другом краю поролоновой ямы. И я чувствую, что у меня достаточно высоты для второго сальто. Мне нравится учить новые элементы.
- Владимир Васильевич, а можно я попробую второе сальто прокрутить? – смотрю озорными глазами. Не люблю черновую работу, не терплю отшлифовывать уже выученные элементы. Самое интересное для меня - это экспериментировать над собой, играть со своим телом.
- Ну, что же, Аня, попробуй, - у тренера загораются глаза.
Два трюкача – экспериментатора сидим целыми днями в спортивной лаборатории, с горящими глазами соединяя несоединимое. Проверяя возможности человеческого тела на гимнастических снарядах. Будто бы составляя наглядное пособие для будущих первооткрывателей гимнастических глубин.
У метки разбега настраиваюсь на космический по сложности прыжок. Не известно еще, что опасней, полет с парашюта или двойное сальто вперед с женского опорного прыжка. На первом подходе я не чувствую страха. Любопытство пересиливает страх. Начинаю разбег, бегу на пределе сил. Сознание фиксирует отчетливо положение тела в пространстве. Толчок руками от снаряда – группировка - первое сальто, доли секунды, глазами фиксирую поролоновую яму, доли секунды, голову резко на грудь, успевая прокрутить второе сальто, падаю на спину в поролон.
Сияющая, выползаю из поролона. Получилось! У меня получилось! Я прыгнула двойное сальто! Никто еще в нашем зале из девочек даже близко не подходил к такому прыжку! Непередаваемые ощущения! Чувствую, как будто за спиной выросли крылья. И несут меня куда-то, в какую-то совершенно неведомую даль…
Владимир Васильевич, сияющий, встречает меня возле снаряда. Расхваливает на все лады. Уже и про свое больное плечо забыл и про куклу забыл. В азарте, размахивая руками, объясняет, как правильно надо оттолкнуться, сгруппироваться, чтобы лучше получилось.
Я понимаю, что второй подход прыгнуть намного тяжелее. Я проложила новый путь. Но это пока еще только хрупкая ниточка. И чтобы сделать из нее прочную дорогу, надо будет преодолеть в себе самой немало препятствий. Уже на втором подходе появляется страх. Я прыгнула очень высоко и я понимаю, что малейший недочет может привести к страшному падению.
Погружение в глубину элемента подобно погружению в океанскую впадину. Впитывая телом мельчайшие частицы, проникаю сознанием в неизведанный мир, нетронутый доселе мыслью человека. Через несколько дней я уже способна с легкостью прыгнуть двойное сальто на прямые ноги. Правда, пока еще в поролоновую яму. Постепенно подкладываю маты, психологически подготавливая себя к тому, что рано или поздно я должна буду сровнять место приземления в поролоновой яме с уровнем пола. Владимир Васильевич в такие моменты меня не торопит. Собирая мысли в точку, погружаюсь в саму себя, будто на дно океана. Киваю тренеру - я готова. На месте приземления - жесткий кубик. Сверху страховка - тонкий мат.
Сжимается что-то внутри. Спешу отогнать от себя эти глупые страхи. И снова разбег. И чувствую силу потока в лицо. И чувствую холод, который вокруг. Мгновенье. И голову резко на грудь. И чую, как волосы тронули мат. По телу мурашки и холод.
Лежу на мате. В сознании беспорядочно пульсируют мысли. Понимаю, что секунду назад была на волосок от серьезной травмы. Подхожу к тренеру. Владимир Васильевич молчит. Испугался. Чувствует мой страх. Спрашивает, буду ли я еще прыгать.
Я же учила двойное сальто две недели! Я не хочу его бросать! Вопреки страху возвращаюсь к метке разбега.
И снова сжимается что-то. И метки разгона глаза закрываю, представляю прыжок. Понимаю - должна оттолкнуться выше, сильнее. Бегу. На мостике резкий толчок, но что-то не так. Не так оттолкнулась. Дрогнула где-то. Чуть ниже взлетела над матом, на долю секунды. И этот огромный кубик перед глазами. В ужасе задеваю головою мат. За доли секунды вжимая шею в плечи, перекатываюсь на спину. Перед глазами круги. В холодном поту трясу головой. На мате сижу, взъерошенная. Понимаю, что не риску больше пойти на двойное сальто.
Тренер подбегает, испуганный и бледный. Массирует мне шею, спрашивает, как я себя чувствую. Доводит меня до лавочки. «Посиди, Аня, отдохни». На лавочке, будто общипанный цыпленок, перевожу дыхание.
- Все, Аня, на сегодня достаточно. Владимир Васильевич отправляет меня на растяжку. А я прошу у тренера куклу (Владимир Васильевич в конце тренировки обычно разрешает мне поиграть) и сажусь на прямой шпагат.

«Ты у меня станешь самым лучшим гимнастом, - разговариваю я с куклой. - Сейчас мы пойдем с тобой на вольные упражнения. И я стану тебя тренировать. Я же теперь твой тренер! Разбег, рандат фляк бланш. Разбег, рандат фляк, двойное сальто прогнувшись. Ух, ты! Молодец. Ты очень способный гимнаст. Из тебя обязательно получится настоящий чемпион. Только где же твои соперники? Ты совсем один в этом зале! С кем же ты станешь соревноваться? Не повезло тебе. Ну, ничего. Это не страшно. Давай, я научу тебя тройному сальто. Не бойся. Ты сможешь. Это совсем не страшно. Я подбрасываю куклу. Ух, ты, здорово! Молодец! Только надо обязательно научиться приземляться в доскок. Тебе все понятно? Иначе тебе не видать на соревнованиях хороших оценок. Ну, ничего, не бойся. Я научу тебя приземляться в доскок, это же совсем несложно! Я смотрю, что ты немного устал. Тебе нужно передохнуть. Тогда садись рядом со мной на прямой шпагат. Твоя тренировка подошла к концу. И я могу тебя похвалить. Я видела, что ты сегодня очень старался».
Два гимнаста, кукла и девочка, сидят в прямом шпагате. Они сегодня оба старались и устали. И теперь отдыхают.
Замерли снаряды, пыльные, помятые, в этом гимнастическом полумраке. Отдыхают до следующего рабочего дня.

[Шаня]

И удивительно то, что ты обо мне вспомнила 18 ноября. Это же мой день рождения. )

Что то меня  подтолкнуло зайти на Прозу.. в  тот день)))
я  не знала  про твой  день.
хоть и задним  числом.
Анюта, поздравляю тебя, от всего сердца.
и хочу  чтобы  ТЫ  БЫЛА  СЧАСТЛИВА.
чтобы  в  тебе  было светло и радостно,
уютно и ласково.
чтобы  тебя  любили твои близкие, и ты  чувствовала,  ветер..  СВОЙ  ВЕТЕР.

   

Коллекционирую свои собственные рассказы. Так как понимаю, что на писательском  поприще я денег не заработаю. )

Знаешь, с  утра  хочу  сказать тебе  вот что.

у  тебя  готовые  произведения, которые  легко  могут лечь в  фильмы.. те  самые  фильмы.. которые  люблю.. и которые  перестали снимать.
Фильмы,  которые  снимать сложно, ведь в  них нет  всей  той  пошлости, до  отвращения  примитивности, что ныне  называется  Художественным  фильмом.
Твои рассказы  они просятся  чтобы  их сняли.
Фильмы.. которые  люблю. О Живом.. теплые.. родные..  живые...

Твои рассказы.. они  как  отражение  Живого  чувства,  и настроения.
есть что то близкое  по ощущениям  с  любимой  мной  Викторией  Токаревой,
И я  прошу  тебя,  пиши.. и пробуй, отсылать  на  киностудии.. 
у  тебя  замечательные  настроения.
их видишь,  в  них ощущаешь и себя.. и переживаешь там..  свое.