В тридцатиградусный мороз лес притих, затаился, заиндевел. Ни единого звука. Иду по лесу, будто по царству дедушки Мороза. Деревья белые-белые и ни одной птички не слышно. Ни одного звука. И только снег скрипит под моими шагами. На кормушечной полянке ни зернышка. И птичек не видать, куда-то попрятались все. И будто бы и нет уже ни одной птички в лесу. Неживая тишина! Гулкая, морозная. Это сам воздух застыл и все застыло теперь вокруг по волшебству морозной палочки.
Прошлась по всем кормушкам. Семечек насыпала, орешки, овес. Стою на полянке. Тишина. Будто бы и города рядом нет. И будто бы нет в этом мире теперь ни единой живой души.
И вдруг краем глаза вижу, кто-то ползает по стволу. Птичка, серенькая, маленькая, клювик тоненький, изогнутый, Животик светло серый, и крылышки в крапинку, сливаются с корой дерева. Я и раньше ее на кормушке замечала. Пищуха! А теперь так обрадовалась ей, будто бы услышала через нее душу леса! Скачет по снегу эта маленькая пичужка, какие-то, видимые только ей, былинки подбирает. На меня не смотрит, а я на нее зато только и смотрю.
И лес, как живая душа, оживает вдруг стайками снегирей и синичек. Вот уже на кормушке и дятел стучит. И сойки и поползни налетели. Зазвенели птички голоса. Заиграла музыка леса. И звонкая, и нежная, и такая живая!
На снегу возле кормушки синица орешек увидала, к орешку подлетела, лапками обхватила. И клюет. Смешная такая на орешке сидит.
Пошла на тропинке в сторону дома. Не удержалась. Оглянулась на кормушки. Синичка на снегу, серьезная такая, замерла, не улетает, на меня смотрит черными бусинками, и будто бы говорит мне что-то. И я почувствовала вдруг, что в эту секунду, в это самую малую секунду, я будто бы поговорила с ней.