А ты вкурсе, что работников морга, мягко говоря, ненавидят за вторжение в личное пространство?
Ну на счет ненавидят это преувеличено, хотя вот стих вспомнился.
Стих не для Закана типа подковырнуть, там очень много всего. Похоже не в русской традиции были немецкие доктора с принудительными процедурами.
Например, мамочка Демушки ушла в жесточайшую депрессию...
Мальчик-пастух отдал голодной беременной волчице убитую овцу, за что был жестоко бит...
Поп на деревне именем господа запрещал кормить младенцев грудью в постные дни...
Некрасов Кому на руси жить хорошо глава 4 Демушка
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!..» Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
Из тонкой из пеленочки
Повыкатали Демушку
И стали тело белое
Терзать и пластовать.
Тут свету я невзвидела,-
Металась и кричала я:
«Злодеи! палачи!..
Падите мои слезоньки
Не на землю, не на воду,
Не на господень храм!
Падите прямо на сердце
Злодею моему!
-«Никак, она помешана?-
Сказал начальник сотскому.-
Что ж ты не упредил?
*****
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
И тут настала каторга
Корежскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост: накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь — отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!»
«Как вы терпели, дедушка?»
«А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит-катается
На колеснице огненной…
Всё терпит богатырь!
И гнется, да не ломится,
Не ломится, не валится…
Ужли не богатырь?»
«А немец как ни властвовал,
Да наши топоры
Лежали — до поры!
Осьмнадцать лет терпели мы.
Застроил немец фабрику,
Велел колодец рыть.
Вдевятером копали мы,
До полдня проработали,
Позавтракать хотим.
Приходит немец: «Только-то?..»
И начал нас по-своему,
Не торопясь, пилить.
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
Была уж яма добрая…
Случилось, я легонечко
Толкнул его плечом,
Потом другой толкнул его,
И третий… Мы посгрудились…
До ямы два шага…
Мы слова не промолвили,
Друг другу не глядели мы
В глаза… А всей гурьбой
Христьяна Христианыча
Поталкивали бережно
Всё к яме… всё на край…
И немец в яму бухнулся,
Кричит: «Веревку! лестницу!»
мы девятью лопатами
Ответили ему.
«Наддай!»- я слово выронил,-
Под слово люди русские
Работают дружней.
«Наддай! наддай!» Так наддали,
Что ямы словно не было —
Сровнялася с землей!
Тут мы переглянулися…»
Решенье вышла: каторга
И плети предварительно;
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.