Кастанеда в свою очередь пишет учение толтеков от своего учителя Дона Хуана.
Пишет об Орле
"Дон Хуан сказал, что древние видящие смогли _увидеть_ неописуемую силу, являющуюся источником
бытия всех существ, хотя для этого им и приходилось подвергать себя невероятным опасностям. Эту
силу древние видящие назвали Орлом, поскольку те немногие взгляды мельком, которые позволили им
_увидеть_ эту силу, создали у них впечатление, что она напоминает нечто похожее на бесконечно
огромного черно-белого орла. Они _увидели_, что именно Орел наделяет осознанием.
Он создает живые существа таким образом, чтобы они в процессе жизни могли обогащать
осознание, полученное от него вместе с жизнью. И еще они _увидели_, что именно Орел пожирает
обогащенное осознание, отбирая его у существ в момент их смерти.
- И потому, когда древние видящие утверждали, что смысл жизни состоит в накоплении и развитии
осознания,- продолжал дон Хуан,- речь шла не о вере и не о логическом умозаключении. Они это
_увидели_.
Они _увидели_, как осознание живых существ отлетает в момент смерти и, подобно
светящимся клубкам ваты, поднимается прямо к клюву Орла и им поглощается. И потому для древних
видящих был очевиден факт смысл жизни всех существ - в обогащении осознания, которым
питается Орел.
Сила, правящая судьбой всех живых существ, называется Орлом. Не потому, что это орел или что-то,
имеющее нечто общее с орлом либо как-то к нему относящееся, а потому, что для видящего она выглядит
как неизмеримый иссиня-черный Орел, стоящий прямо, как стоят орлы, высотой уходя в бесконечность.
Когда видящий смотрит на черноту, являющуюся Орлом, четыре вспышки света освещают его сущность.
Первая вспышка, подобно молнии, помогает видящему охватить контуры тела Орла. Тогда можно видеть
белые мазки, выглядящие как перья. Вторая вспышка молнии освещает колышущуюся, создающую ветер
черноту, выглядящую как крылья Орла. С третьей вспышкой видящий замечает пронзительный
нечеловеческий глаз. - А четвертая, последняя вспышка открывает то, что Орел делает.
Орел пожирает осознание всех существ, живших на Земле мгновение назад, а сейчас мертвых,
прилетевших к клюву Орла, как бесконечный поток мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить своего
Хозяина и причину того, что они жили. Орел разрывает эти маленькие осколки пламени, раскладывая их,
как скорняк шкурки, а затем съедает, потому что осознание является пищей Орла.
Орел - сила, правящая судьбой живых существ, - видит всех этих существ сразу и
совершенно одинаково. Поэтому у человека нет никакого способа разжалобить Орла, просить у
него милости или надеяться на снисходительность. Человеческая часть Орла слишком
мала и незначительна, чтобы затронуть целое.
Только судя по действиям Орла видящий может сказать, чего Орел хочет. Хотя Орла и не волнуют
обстоятельства жизни любого живого существа, каждому из них он сделал дар.
По-своему, своими собственными средствами, каждое из них, если пожелает, имеет власть сохранить
силу осознания, силу не повиноваться зову смерти и тому, чтобы быть сожранным. Каждому
живому существу была дарована сила, если оно того пожелает, искать проход к свободе и пройти через
него. Для того видящего, который видит этот проход, и для тех существ, которые прошли
сквозь него, совершенно очевидно, что Орел дал этот дар для того, чтобы увековечить осознание.
-------
Последовала долгая-долгая пауза. Потом дон Хуан продолжил. Он объяснил, что видящие увидели: с
момента зачатия осознание существа увеличивается и обогащается процессом жизни. И еще они увидели,
что осознание, например, насекомого и осознание человека растут поразительно различными способами.
Но с одинаковой неуклонностью.
Дон Хуан еще раз повторил, что осознание начинается с постоянного давления больших эманаций извне
на эманации, заключенные внутри кокона. За счет этого давления останавливается движение эманаций
внутри кокона, которое суть движение к смерти, ибо направлено на разрушение кокона. Такая остановка
является первым действием осознания.
- Все живые существа стремятся к смерти. Это - истина, в которой видящий не
может не отдавать себе отчета, - продолжал дон Хуан. - Осознание же останавливает смерть.
Новых видящих привел в глубокое замешательство тот факт, что осознание препятствует
смерти и в то же время является ее причиной, будучи пищей Орла. Это невозможно объяснить,
поскольку не может быть рационального способа понять бытие. Видящим не оставалось другого выхода,
кроме как принять то, что их знание основано на взаимопротиворечащих предпосылках.
------
- Маги, которые появились после апокалипсических потрясений, о которых я тебе рассказал, -
продолжал он, - увидели, что в момент смерти темное море осознания, так сказать, всасывает через
точку сборки осознание живых существ. Они также увидели, что темное море осознания на мгновение,
так сказать, колеблется, когда встречается с магами, которые выполнили пересказ своей жизни. Не
зная об этом, некоторые сделали это настолько тщательно, что море осознания взяло их осознание в
форме их жизненных переживаний, но не коснулось их жизненной силы. Маги обнаружили колоссальную
истину о силах Вселенной: темному морю осознания нужны только наши жизненные
переживания, а не наша жизненная сила.
Кастанеда пишет о летунах
- Теперь подходящее время суток, чтобы сделать то, о чем я тебя прошу, - сказал он. -
Для этого требуется на одно мгновение напрячь внимание. Не прекращай, пока не заметишь эту быструю
черную тень.
Я увидел-таки некую странную черную тень, которая легла на листву деревьев. Это была то ли одна
тень, двигавшаяся туда-сюда, то ли множество быстрых теней, двигавшихся то слева направо, то справа
налево, то вертикально вверх. Они напоминали мне необыкновенных толстых черных рыб, как будто в
воздухе летала гигантская рыба-меч. Зрелище захватило меня. В конце концов оно меня испугало.
Стемнело настолько, что листва перестала быть различима, но быстрые черные тени я все еще мог
видеть.
- Что это, дон Хуан? - спросил я. - Я вижу быстрые черные тени, заполнившие все вокруг.
- А это Вселенная во всей ее красе, - ответил он, - несоизмеримая, нелинейная, невыразимая словами
реальность синтаксиса. Маги древней Мексики были первыми, кто увидел эти быстрые тени, так что они
всюду преследовали их. Они видели их так, как их видишь ты, и они видели их как потоки энергии во
Вселенной. И они обнаружили нечто необычное.
Он замолчал и посмотрел на меня. Его паузы всегда были исключительно своевременны. Он всегда
умолкал, когда у меня с языка был готов сорваться вопрос.
- Что же они обнаружили, дон Хуан? - спросил я.
- Они обнаружили, что у нас есть компаньон по жизни, - сказал он, чеканя слова.
- У нас есть хищник, вышедший из глубин космоса и захвативший власть над нашими жизнями.
Люди - его пленники. Этот хищник - наш господин и хозяин. Он сделал нас
покорными и беспомощными. Если мы бунтуем, он подавляет наш бунт. Если мы пытаемся действовать
независимо, он приказывает нам не делать этого.
- Вокруг нас черным-черно, - сказал дон Хуан, - но если ты взглянешь уголком глаза, то все равно
увидишь, как быстрые тени носятся вокруг тебя.
Он был прав. Я все еще мог их видеть. Их пляска вызывала у меня головокружение. Дон Хуан включил
свет, и это, казалось, обратило их в бегство.
- Ты благодаря лишь собственным усилиям достиг того, что шаманы древней Мексики называли "вопросом
вопросов", - сказал он. - Я окольными путями подводил тебя к тому, что нечто держит нас в плену.
Разумеется, мы пленники! Для магов древней Мексики это было энергетическим фактом.
- Этому есть объяснение, - ответил дон Хуан, - и самое простое. Они взяли верх, потому
что мы для них пища, и они безжалостно подавляют нас, поддерживая свое существование. Ну,
вроде того, как мы разводим цыплят в курятнике, они разводят людей в "человечниках". Таким образом,
они всегда имеют пищу.
- Я хочу воззвать к твоему аналитическому уму, - сказал дон Хуан. - Задумайся на мгновение и скажи,
как ты можешь объяснить противоречие между образованностью инженера и глупостью его
убеждений и противоречивостью его поведения. Маги верят, что нашу систему убеждений, наши
представления о добре и зле, нравы нашего общества дали нам хищники. Именно они
породили наши надежды, ожидания и мечты по поводу успехов и неудач. Им мы обязаны алчностью и
трусостью. Именно хищники сделали нас самодовольными, косными и эгоцентричными.
- Но как же они сделали это, дон Хуан? - спросил я, несколько раздраженный его словами. - Они что,
нашептали нам все это во сне?
- Нет конечно, что за глупости! - с улыбкой сказал дон Хуан. - Они действовали куда более
эффективно и организованно. Чтобы держать нас в кротости и покорности, они прибегли к изумительному
маневру - разумеется, изумительному с точки зрения воина-стратега. С точки же зрения того, против
кого он направлен, этот маневр ужасен. Они дали нам свой разум! Ты слышишь? Хищники дали
нам свой разум, ставший нашим разумом. Разум хищника изощрен, противоречив, замкнут и переполнен
страхом того, что в любую минуту может быть раскрыт.
- Я знаю, что несмотря на то, что ты никогда не голодал, - продолжал он, - ты беспокоишься о хлебе
насущном. Это не что иное, как страх хищника, который боится, что его трюк в любое мгновение может
быть раскрыт и еда может исчезнуть. Через посредство разума, который в конечном счете
является их разумом, они вносят в жизнь человека то, что удобно хищникам. И таким образом
они в какой-то мере обеспечивают свою безопасность и смягчают свои страхи.
Если правда то, что они пожирают нас, то как они это делают?
Лицо дона Хуана озарилось широкой улыбкой. Он был доволен как ребенок. Он объяснил, что маги видят
человеческих детей как причудливые светящиеся шары энергии, целиком покрытые сияющей оболочкой,
чем-то вроде пластикового покрытия, плотно облегающего их энергетический кокон. Он сказал, что
хищники поедают именно эту сверкающую оболочку осознания и что, когда человек достигает
зрелости, от нее остается лишь узкая каемка от земли до кончиков пальцев ног. Эта каемка позволяет
людям продолжать жить, но не более того.
Будто сквозь сон до меня доносились слова дона Хуана Матуса о том, что, насколько ему известно,
только люди обладают такой сверкающей оболочкой осознания вне светящегося кокона.
Поэтому они становятся легкой добычей для осознания иного порядка, в частности - для
мрачного осознания хищника.
Затем он сделал наиболее обескураживающее заявление из всех сделанных им до сих пор. Он
сказал, что эта узкая каемка осознания является эпицентром саморефлексии, от которой человек
совершенно неизлечим. Играя на нашей саморефлексии, являющейся единственным доступным нам видом
осознания, хищники провоцируют вспышки осознания, после чего пожирают уже их, безжалостно и жадно.
Они подбрасывают нам бессмысленные проблемы, стимулирующие эти вспышки
осознания, и таким образом оставляют нас в живых, чтобы иметь возможность питаться
энергетическими вспышками наших мнимых неурядиц.
- Ни ты, ни я не можем ничего с ними поделать, - сказал дон Хуан упавшим голосом. - Все,
что мы можем сделать, это дисциплинировать себя настолько, чтобы они нас не трогали. Но как
ты предложишь своим собратьям пройти через все связанные с этим трудности? Да они посмеются над
тобой, а наиболее агрессивные всыплют тебе по первое число. И не потому, что они не поверят тебе. В
глубинах каждого человека кроется наследственное, подспудное знание о существовании хищников.
Мой аналитический ум напоминал йо-йо, чертика на резинке. Он то покидал меня, то возвращался, то
покидал опять и снова возвращался. Все, что говорил дон Хуан, было нелепым, невероятным. И в то же
время это было вполне разумным и таким простым. Это объясняло все противоречия, приходившие мне в
голову. Но как можно было относиться ко всему этому серьезно? Дон Хуан толкал меня под лавину,
которая грозила навсегда сбросить меня в пропасть.
- Как только сомнения овладеют тобой до опасного предела, - сказал он, - сделай с этим что-нибудь
осмысленное. Выключи свет. Проникни во тьму; рассмотри все, что сможешь увидеть.
- Я говорю, что то, что выступает против нас, - не простой хищник. Он весьма ловок и изощрен. Он
методично делает нас никчемными. Человек, которому предназначено быть магическим существом, уже не
является таковым.
- Этот хищник, - сказал дон Хуан, - который, разумеется, является неорганическим
существом, в отличие от других неорганических существ, невидим для нас целиком. Я думаю,
что будучи детьми, мы все-таки видим его, но он кажется нам столь пугающим, что мы предпочитаем о
нем не думать. Дети, конечно, могут сосредоточить на нем свое внимание, но окружающие убеждают их
не делать этого.
- Все, что остается людям, - это дисциплина, - продолжал он. - Лишь дисциплина способна отпугнуть
его. Но под дисциплиной я не подразумеваю суровый распорядок дня. Я не имею в виду, что нужно
ежедневно вставать в полшестого и до посинения обливаться холодной водой. Маги понимают
под дисциплиной способность спокойно противостоять неблагоприятным обстоятельствам, не
входящим в наши расчеты. Для них дисциплина - это искусство, искусство неуклонно
противостоять бесконечности, не потому, что ты силен и несгибаем, а потому, что исполнен
благоговения.
- Маги говорят, что дисциплина делает сверкающую оболочку осознания невкусной для
летуна, - сказал дон Хуан, внимательно всматриваясь в мое лицо, как будто стараясь
разглядеть в нем какие-либо признаки недоверия. - В результате хищники оказываются сбиты с толку.
Несъедобность сверкающей оболочки осознания, как мне кажется, оказывается выше их понимания. После
этого им не остается ничего, как только оставить свое гнусное занятие.
- Когда же хищники на какое-то время перестают поедать нашу сверкающую оболочку осознания, -
продолжал он, - она начинает расти. Говоря упрощенно, маги отпугивают хищников на время,
достаточное для того, чтобы их сверкающая оболочка осознания выросла выше уровня пальцев ног. Когда
это происходит, она возвращается к своему естественному размеру. Маги древней Мексики говорили, что
сверкающая оболочка осознания подобна дереву. Если ее не подрезать, она вырастает до своих
естественных размеров. Когда же осознание поднимается выше пальцев ног, все чудеса восприятия
становятся чем-то само собой разумеющимся.
- Величайшим трюком этих древних магов, - продолжал дон Хуан, - было обременение разума
летуна дисциплиной. Они обнаружили, что если нагрузить его внутренним безмолвием, то
чужеродное устройство улетучивается, благодаря чему тот, кто практикует это, полностью убеждается в
инородности разума, которая, разумеется, возвращается, но уже не такая сильная, после
чего устранение разума летуна становится привычным делом. Так происходит до тех пор, пока
однажды он не улетучивается навсегда. О, это поистине печальный день! С этого дня тебе приходится
полагаться лишь на свои приборы, стрелки которых оказываются практически на нуле.
- Ч-ч-что ты подразумеваешь под "нагрузкой разума летуна"? - услышал я свой голос.
- Дисциплина чрезвычайно нагружает чужеродный разум, - ответил он. - Таким образом, с помощью своей
дисциплины маги подавляют чужеродное устройство.
Утверждения дона Хуана сбили меня с толку. Я решил, что он либо явно ненормален, либо говорит нечто
столь душераздирающее, что у меня внутри все похолодело. Вместе с тем я заметил, насколько быстро я
вновь обрел способность отвергать все им сказанное. После мгновенного замешательства я рассмеялся,
как будто дон Хуан рассказал мне анекдот. Я даже слышал свой голос, говоривший: "Дон Хуан, дон
Хуан, ты неисправим!"
- Я настолько неисправим, - сказал он, - что собираюсь нанести по разуму летуна, который ты в себе
носишь, еще один удар. Я хочу открыть тебе одну из самых необычных тайн магии. Я расскажу тебе об
открытии, на проверку которого магам потребовались тысячелетия.
Он взглянул на меня и ухмыльнулся.
- Разум, летуна улетучивается навсегда, - сказал он, - когда магу удается подчинить себе
вибрирующую силу, удерживающую нас в виде конгломерата энергетических полей. Если маг достаточно
долго будет сдерживать это давление, разум летуна будет побежден. И это как раз то, что ты
собираешься сделать - обуздать энергию, удерживающую тебя как целое.
Я отреагировал на это в высшей степени необъяснимым образом. Что-то во мне буквально вздрогнуло,
как будто получив удар. Меня охватил необъяснимый страх, который я тут же связал со своим
религиозным воспитанием.
Дон Хуан смерил меня взглядом.
- Ты испугался Божьего гнева, не так ли? - спросил он. - Успокойся. Это не твой страх; это страх
летуна, ведь он знает, что ты поступишь в точности так, как я тебе говорю.
- Не волнуйся, - мягко сказал дон Хуан. - Я точно знаю, что эти приступы пройдут очень быстро.
Разум летуна не столь силен.
- Подход магов, - продолжал он, - коренным образом отличается тем, что они не чтут
договоренности, в достижении которой не принимали участия. Никто никогда не спрашивал меня,
согласен ли я с тем, что меня будут пожирать существа с иным осознанием. Родители просто ввели меня
в этот мир в качестве пищи, такой же, как они сами, вот и все.
Когда я спустя какое-то время вернулся домой, идея летунов стала одной из наиболее навязчивых в
моей жизни. Я пришел к пониманию того, что дон Хуан был совершенно прав насчет них. Как я ни
пытался, я не мог опровергнуть его логику. Чем больше я об этом думал и чем больше разговаривал с
окружавшими меня людьми и наблюдал за ними, тем более крепло во мне убеждение, что есть
нечто, делающее нас неспособными ни на какую деятельность, ни на какую мысль, в центре которой не
находилось бы наше "я". Меня, да и всех, кого я знал и с кем разговаривал, заботило только оно.
Не будучи в состоянии как-либо объяснить такое единообразие, я уверился, что ход мыслей
дона Хуана наилучшим образом соответствовал происходящему.
Я углубился в литературу о мифах и легендах. Это занятие породило во мне никогда прежде не
испытанное ощущение: каждая из прочитанных мною книг была интерпретацией мифов и легенд. В каждой
из них обнаруживалось присутствие одного и того же склада ума. Книги отличались стилистикой, но
скрытая за словами тенденция была в точности одной и той же; при том даже, что темой этих книг были
столь отвлеченные вещи, как мифы и легенды, авторы всегда ухитрялись вставить словечко о
себе. Эта характерная для всех книг тенденция не объяснялась сходством их тематики; это
было услужение самому себе. Прежде у меня никогда не было такого ощущения.
Я приписал свою реакцию влиянию дона Хуана. Передо мной неизбежно возникал вопрос: то ли это он так
на меня повлиял, то ли действительно всеми нашими поступками управляет некий инородный разум.
- Необычная идея, - проговорил он с расстановкой, оценивая производимый его словами эффект, -
состоит в том, что каждый человек на этой Земле обладает, по-видимому, одними и теми же
реакциями, теми же мыслями, теми же чувствами. По всей вероятности, все люди более или
менее одинаково откликаются на одинаковые раздражители. Язык, на котором они говорят, несколько
вуалирует это, но, приоткрыв эту вуаль, мы обнаружим, что всех людей на Земле беспокоят одни и те
же проблемы. Мне бы хотелось, чтобы ты заинтересовался этим, разумеется, как ученый и сказал,
можешь ли ты найти формальное объяснение такому единообразию.
__________
- Разум хищника еще не покинул тебя, - сказал дон Хуан. - Но он был серьезно уязвлен. Всеми своими
силами он стремится восстановить с тобой прежние взаимоотношения. Но что-то в тебе разъединилось
навсегда. Летун знает об этом. И настоящая опасность заключается в том, что разум летуна
может взять верх, измотав тебя и заставив отступить, играя на противоречии между тем, что говорит
он, и тем, что говорю я.
- Видишь ли, у разума летуна нет соперников, - продолжал дон Хуан. - Когда он утверждает
что-либо, то соглашается с собственным утверждением и заставляет тебя поверить, что ты сделал что-
то не так. Разум летуна скажет, что все, что говорит тебе Хуан Матус, - полная чепуха,
затем тот же разум согласится со своим собственным утверждением: "Да, конечно, это чепуха", -
скажешь ты. Вот так они нас и побеждают.
- Летуны - необходимая часть Вселенной, - продолжал он. - И их нужно принимать за то,
чем они действительно являются, - за внушающих ужас монстров. Но на самом деле они являются
средством, с помощью которого Вселенная экзаменует нас.
- Мы - энергетический зонд, созданный Вселенной, - сказал он таким тоном, как
если бы говорил нечто давно мне известное. - И поэтому мы владеем энергией, данной нам для того,
чтобы Вселенная могла осознавать самую себя. Летуны - это безжалостный вызов. Их нельзя принимать
ни за что другое. Если мы преуспеем в этом, Вселенная позволит нам продолжать.
Мне было довольно трудно войти во внутреннее безмолвие, не уснув. Желание уснуть было почти
неодолимым. Все же я совладал с ним и обнаружил, что всматриваюсь в дно долины из окружающей меня
непроглядной тьмы. И тут я увидел нечто, от чего меня пробрал холод до мозга костей. Я увидел
огромную тень, футов, наверное, пятнадцати в поперечнике, которая металась в воздухе и с глухим
стуком падала на землю. Стук этот я не услышал, а ощутил своим телом.
- Они действительно тяжелые, - проговорил дон Хуан мне на ухо.
Он держал меня за левую руку так крепко, как только мог.
Я увидел что-то, напоминавшее грязную тень, которая ерзала по земле, затем совершала очередной
гигантский прыжок, футов, наверное, на пятьдесят, после чего опускалась на землю все с тем же
зловещим глухим стуком. Я старался не ослабить своей сосредоточенности. Мною овладел страх, не
поддающийся никакому рациональному описанию. Взгляд мой был прикован к прыгающей по дну долины
тени. Затем я услышал в высшей степени своеобразное гудение - смесь хлопанья крыльев со свистом
плохо настроенного радиоприемника. Последовавший же за этим стук был чем-то незабываемым. Он потряс
нас с доном Хуаном до глубины души - гигантская грязно-черная тень приземлилась у наших ног.
- Не бойся, - властно проговорил дон Хуан. - Сохраняй свое внутреннее безмолвие, и она исчезнет.
-----
- Никогда бы не подумал, что ты примешь видение летуна так близко к сердцу, - сказал он.
- Совершенно нелепое зрелище! - твердил я, не в силах сказать ничего более.
Хищник, которого описывал мне дон Хуан, отнюдь не был добродушным существом. Он был чрезвычайно
тяжелым, огромным и равнодушным. Я ощутил его презрение к нам.
Несомненно, он сокрушил нас много веков назад, сделав, как и говорил дон Хуан, слабыми, уязвимыми и
покорными. Я снял с себя мокрую одежду, завернулся в пончо, присел на кровать и буквально
разревелся, но мне было жаль не себя. У меня были моя ярость, мое несгибаемое намерение, которые не
позволят им пожирать меня. Я плакал о своих собратьях, особенно о своем отце. До этого мгновения я
никогда не отдавал себе отчета в том, что до такой степени люблю его.