Странный это был День освобождения города. Семьдесят пять лет минуло – на единицу больше прожито лет, чем отдано здесь и в тот день русских, советских жизней
Весь день морщилось небо – так, будто хотело расплакаться... И не получалось. Глухая, забытая, истёртая память стучалась ветром, стучалась редким, неровным снегом из глубины наморщенного неба. Стучалась призрачной позёмкой по ледяным тротуарам и ногам пришедших людей.
А люди разные. Шушукаются сзади две пожилые женщины. «А берёзы-то мы им на будущую весну посадили, елки и вишни потом уже, после нас». И запоздало поражаешься изгибам человеческой памяти – будущая весна, она миновала семьдесят четыре года назад.
Берёзы и правда с характером, сильные берёзы. Высокие, замшелые, с рогатыми сухими глазницами сучков – в них застыли потеки недавней оттепели. Будто уже давно плачут старые Берёзы. А небо никак не может… Нарядные моложавые ели и вишни замерли чуть в стороне, а берёзы – они у самой могилы…
У вечного огня суетятся люди с бумажками – а двое ребят, мальчик и девочка, наоборот – застыли в карауле у Вечного огня. Девочка ближе ко мне – и я буквально чувствую, как она вытянулась тростиночкой под камуфляжной формой. Сама как памятник, что высится над нами
Вывели вперёд деток-подготовишек из соседнего садика, они маленькие – поэтому вперёд. Явно в первый раз, глаза большие-большие. Серьёзные, глубокие – хорошие у них глаза… За ними тоже дети, постарше. И тоже серьёзные, притихшие, настроенные
Только лиц их мне не видно, лиц нет – спрятаны портретами Бессмертного полка. В чёрно-белые лики под стеклом срывается снеговая пороша – а те даже не шевельнутся. Не поморщатся
Не получается что-то с колонками, они шипят и заставляют нервничать людей с бумажками. Тогда разновозрастный духовой оркестрик, шедший с нами к братской могиле – снова берёт из футляров трубы и тромбоны и начинает выдувать военные песни. Пожилой сутулый трубач неотрывно смотрит на Вечные огонь. Что-то видит в нём – а я нет…
Мечется козлобородый молоденький попик. Что-то говорит, из понятного – что конечно, лежат там некрещеные, но мы их всё равно… Как будто тем парням до сих пор важно – крещены они или нет.
Речи сказаны, а духовой оркестр всё не смолкает. И не смолкает молчание – долгое, тягучее, знающее - оно дольше, чем объявленная минута памяти… Молчание утекает в Вечный огонь и сворачивается там. До следующего года, до новой годовщины. А мы – уходящие – что-то уносим с собой.
А малыши всё оборачиваются – всё смотрят назад большими серьёзными глазами
Наконец заплакало под вечер небо. Морщилось, морщилось – и расплакалось…