Сказки дедушки Вани.
Анна Зубкова
".....Охота — на войну немножко похожа. Только охотники про это как-то не думают совсем, и я тоже не думал. Не приходило ведь в голову, что стрелять в птичек и зверюшек — грех!
Многие люди охотятся… И, вроде бы, с давних времён так заведено… — вот потому и не задумывался про то… Нравилось мне на охоту ходить…
Это ведь — как приятно: заночевать в лесу у костерка под открытым небом, тишину ночную послушать, рассвет встретить!
Часто охотники прячутся и долго-долго в засаде сидят, поджидают, наблюдают за птицами и зверями.
Специальные места даже устраивают, чтобы подстеречь птичку или зверя подкараулить.
«Засидка» называется такое место, которое охотник специально готовит, чтобы его видно не было, а он — всё мог видеть. Интересно в таком шалашике из веток сидеть, песни птичек слушать, смотреть, как солнышко восходит!
Столько красоты по утрам в лесу можно увидеть! Ты каких птичек знаешь, Анечка?
… Анечка задумалась и перечислять стала: — Воробьи, голуби, вороны, скворцы, синички, снегири, утки, лебеди…
— Ну, наверное, гусей ещё знаешь?
— Про гусей я только в книжках читала и по телевизору их видела. А настоящих — не видела.
— Есть птички, которые рядом с человеком живут.
А я, пока охотником был, очень много птичек разных лесных повидал, и песни их красивые слушал: и глухарей, и вальдшнепов, и бекасов, и тетеревов. … Ну вот, отвлеклись мы с тобой…
Охотился я в тот раз на уток.
Из тростничков у меня стеночка- заслонка сделана была. Сижу так за ней, наблюдаю.
Вижу: селезень красивый плывёт. Селезнем — утку-самца называют. У него на головке пёрышки тёмно-зелёные, изумрудные, а на шейке — полосочка беленькая. А самочки — они целиком пёрышками коричневыми покрыты.
Ведь им — маскироваться надо, когда они яички высиживают, потом за птенчиками своими ухаживают. …
Вот — плывёт этот селезень, лапками в воде перебирает, меня не видит.
Залюбовался я на него! Даже призадумался: может, не стрелять, пожалеть такого красавца?
… Вот ты бы — как поступила? Пожалела бы?
— Да, я бы пожалела! — уверенно сказала Анечка.
— А я тогда подумал-подумал и решил, что слабость это во мне такая от красоты наступила!
Охотник я был опытный — никогда прежде такого со мной не случалось.
Красота — красотой, а дело своё — исполняй!
Сколько дичи настрелял я за свою жизнь: и тетеревов, и куропаток, и зайцев, и на кабанов охотился, и на лосей!
И что это вдруг я так расчувствовался? — не понимаю! Недалеко другие охотники стреляют, не я — так другой охотник этого селезня подстрелит!
Сезон охоты ведь уже открыт…
Прицелился снова, вот уж на крючок спусковой вроде бы нажал — да тут что-то произошло небывалое!
Хочешь — верь, а хочешь — не верь! Вместо того, чтобы дробь из ружья вылетела,
— я сам, как пуля, вылетел — и в теле того селезня очутился!
Лапками перебираю, по воде плыву, а думаю — по-прежнему, как человек…
А может, и утки думать умеют? Того я не знаю…
Только, хоть я в селезня превратился, а про то, что охотником был, — помню.
И что из ружья прицелился — помню.
Стал я скорее отплывать в тростники — подальше от того места.
Да тут меж тростников — лодка. А в ней другой охотник на меня ружьё навёл, целится…
Я ещё скорее лапками заработал, крыльями захлопал!
И — взлетел! «Всё, спасён!» — думаю.
Я же прежде, пока человеком был, летать не мог. А тут от восторга у меня аж дух захватило! Озеро всё с высоты видно, лес вокруг, от озера — речка большая начало берёт. Красота! Решил я к речке лететь. Да не тут-то было! «Бах, бах!» — это в меня стреляют…
Испугался! А ведь не спрятаться: со всех сторон в меня целят!…
И — попали. Боль — страшная во всём теле!...
Понял я, что это — конец моей жизни пришёл…
Начал я падать… И сознание от боли той потерял… …
Однако это — не конец оказался: ощутил я себя нежданно- негаданно в теле тетеревином.
Сам весь — в чёрных перьях, а брови у меня — красные, и на крыльях и хвосте есть пёрышки беленькие. Если хвост расправить, как веер, — то там как раз и будут эти белые пёрышки. Ну, в общем, красавцем-раскрасавцем я себя ощутил! …
Сижу я на верхушке берёзы, ветка под телом моим увесистым прогибается, раскачивается…
Огляделся я вокруг. Красиво! Рассвет только-только начинается, небо — розовое от лучей солнечных, а солнышко не показалось ещё из-за леса. Тут мне петь захотелось! Да вроде бы — не солидно это: осень всё- таки, а не весна!
А погода — такая, что петь — сил нет, как хочется!
Решил, что, пока не видит никто, слетаю я на ток, попою хоть чуть- чуть!
-Тетерева, Анечка, на току по весне танцы свои танцуют и песни поют.
Тетеревиный ток — это место такое особенное, где весной каждое утро собираются тетерева-самцы.
А самочки — тоже туда прилетают и из кустов на поющих самцов любуются, любимого каждая себе выбирает.
Я за свою охотничью жизнь много раз видел, как тетерева токуют.
Делал я шалашик специальный на току у куста какого-нибудь — чтобы неприметным для тетеревов быть. Забирался туда ещё затемно.
И — сидел там тихо-тихо…
А вокруг — тишина!
Тетерева на свой ток прилетают рано, пока солнышко ещё не взошло, в темноте.
Сидишь так в шалашике — и вдруг — множество птиц с шумом разом прилетают, осмотрятся — и давай бегать по току и подпрыгивать, чуфыкают от вдохновения! А потом начинают петь так, что словами описать трудно!
И друг перед другом они выхаживают, хвосты распушают, и даже иногда сражаться друг с другом начинают, чтобы показать самочкам, кто из них самый удалый! Видеть-то я это много раз видел, а вот сам — не пел так никогда.
А тут, в тетеревином теле, — мне тáк этого захотелось!… И — спел! И по току побегал, но недолго: осень всё-таки… А тут — есть мне очень захотелось.
Полетел обратно на берёзы, уселся на ветке, где много серёжек берёзовых качается. Клюнул я такую серёжку берёзовую — понравилось! Ещё клюнул — вкуснота! На орешки немножко похоже.
Ты, Анечка, когда в лесу гулять будешь или на лыжах кататься — можешь попробовать на вкус такие серёжки берёзовые. Человеку ими тоже можно полакомиться!
Но не успел я как следует насытиться серёжками берёзовыми и тетеревиной жизнью сполна насладиться!
Тут в меня другой охотник прицелился и бабахнул… Испугался я, прочь полетел…
Да где там?! Нагнал меня следующий выстрел того охотника… …
Вот тут я тетеревом умер, но нежданно-негаданно вдруг в теле лося оказался…
Непривычно! Рук нет, четыре ноги — и рога солидные такие!…
А рядом на полянке подружка моя, лосиха.
Красавица! Ноги стройные, длинные, шёрстка золотом отливает! Вот мы с ней и пошли по лесу гулять рядышком. То идём и едим травку, веточки молодые с листиками, а то прижмёмся друг к другу, чтобы показать, как мы друг дружку любим!
А тут — охотники с собаками… Бежали мы, бежали… Да только ранили мою подругу…
А потом — и вовсе убили… Я даже бежать дальше не стал: пусть и меня убьют или собаки загрызут!
Потому, что нет мне счастья без любимой моей! Жалко мне её, лосиху мою, — аж до слёз!… … И вспомнилась вдруг мне жизнь моя человеческая, жена моя Акулина: а вдруг бы и её кто убил — так же, ни за что?!… …
Тут я обратно в теле своём человеческом оказался. Сижу в засидке своей, и селезень передо мной плавает, ни о чём, ему угрожающем, не догадывается… 17 А я ведь так на крючок спусковой у ружья своего и не нажал. Обрадовался я факту этому несказанно: что не выстрелил! Разрядил ружьё поскорее — и пошёл домой! Ну, грибов, как обычно, насобирал по дороге много. Акулина моя удивляется: — Что это ты: с охоты, а сам с грибами пришёл? … А я — в усы улыбку прячу. Ну как я ей расскажу, что, как лось лосиху свою любил, — так и я её, Акулину свою, люблю! И даже, может, сильнее!
А потому — больше с ружьём в лес не пойду никогда! В зверюшек и птичек стрелять больше не стану!..."