Жутко все это читать...
Мой опыт общения с психическими нездоровыми людьми был небольшим, но все же этого было достаточно, чтобы оставить в моей памяти яркое впечатление.
В городе Москве, люди, как муравьишки, каждый по своей протоптанной колее, бежит, занятый, скрытный, замкнутый в себе. Пытается будто обезопасить себя, свою жизнь и жизнь своих близких, выстраивая, залатывая свою жалкую скорлупу... Смешно бывает порой смотреть на все это.)
А вот психически нездоровый человек выбивается с общего потока. Психически нездоровый человек наводит панику в среде добросовестных муравьишек. И неведомо мне, как обстоят дела в других городах нашей огромной родины, но психически больных людей на улицах Москвы становится с каждым годом все больше и больше. А по весне так вообще хоть на улицу не выходи. И нет никому никакого дела до бедных людей. Потому как если к примеру, у человека поехала крыша, это еще не повод забирать его в психушку, потому что по закону нашему, он имеет полное право жить среди здоровых людей, жить как и все. С одной оговоркой, если он не буйно помешанный, если он не представляет угрозы обществу. Поэтому-то больницы и не спешат принимать всех заболевших психически в свои пенаты. Главное условие чтобы лечь в больницу- это желание самого больного пройти курс лечения. Но как известно психически больной человек обычно не признает себя больным.
Жила, к примеру, в нашем подъезде одна очень милая бабушка. Здоровались мы с ней, мило общались. Расспрашивала она все нас о нашей жизни, о наших детях. И вот наступила весна. Однажды ночью где-то около часа ночи слышу звонок в дверь, я уже, конечно, спать собралась, слышу, как муж открывает дверь и с кем-то общается. А потом вдруг кричит, Аня, у нас калоши есть? Кому там еще калоши понадобились? Встаю сонная, выхожу. На пороге наша знакомая. Здрасте, здрасте. На лице-то ведь не написано, что человек за один вечер с ума сошел. Мух говорит, вот, мол, Аня, человеку калоши нужны, человек на улицу не в чем выйти. Опускаю глаза, а у бабушки на ногах одни носки, так вот и спустилась к нам седьмого этажа в одних носках. Говорит, что вот, мол, нечего одеть, что забыла тапочки в другом подъезде, и вот чтобы их взять, нужно как-то выйти теперь на улицу, а на ногах одни носки. А мне почему-то жалко так ее стало, и сразу захотелось помочь, ведь это же ужасно, что человек стоит на кафельном полу в одних носках. Я и говорю, Саш, у нас ведь нет калош, давай, хоть ей какие-нибудь тапочки дадим. Предлагаю ей тапочки, а она говорит, что нет, они не подойдут, потому как у нее нога большая. И действительно ведь ноги-то у нее - ножищи, сорок второго. Ну, вот не знаю я чем еще помочь. Смотрю на Сашины зимние ботинки, сорок четвертого размера, стоят себе в уголочке как новенькие, немецкие, на меху. Отец мой подарил. И вот надо же было, брякнули оба, возьмите, мол, оденьте Сашины ботинки, а на обратном пути, вернете. Бабушка рада! Влезла своими лапами в Сашины ботинки, ой мол, хорошо-то теперь ей как. Спасибо, мол, дорогие мои, а ботинки я обязательно верну, вы не волнуйтесь, вот мол, только за тапочками сбегаю. Так мы еще по доброте душевной и курткой ее снабдили, потому как она в одной сорочке была. И вот так экипированная бабушка пошла себе дальше бродить по подъезду, будоража ее сонных обитателей. Закрыли за ней дверь, посмотрели друг на друга, и до истерики за животы схватились - понятное стало, что не видать теперь нам ни куртки, ни Сашиных ботинок.